Он приемлет само это развитие и отвергает только его вульгарно-демократический характер, разрушение правильной иерархической связи между капиталистом и рабочим. Он хотел бы, «чтобы здесь выработалась скромная и непритязательная порода людей, порода китайского типа: в этом был бы разумный смысл, это было бы прямо-таки необходимо». Но уступки демократии, кокетничанье с революцией, еврейско-христианские культурные тенденции и т. д. толкнули развитие на другой, противоположный путь.
«Рабочего сделали хорошим воином, ему дали право коалиции, право политического голоса, — удивительно ли, что рабочий уже сейчас воспринимает свое существование как бедствие (морально выражаясь: как несправедливость)? Кто хочет определенной цели, тот должен хотеть и соответствующих средств: кто хочет иметь рабов, тот будет дураком, если станет воспитывать людей для роли господ». Пока не наступит радикальный поворот, проповедуемый им (и символизированный им в образе сверхчеловека), до тех пор «неизбежно надо будет идти вперед, т. е. с каждым шагом все глубже в декадентство (таково мое определение современного «прогресса»)». Когда фашистский истолкователь Ницше Беймлер говорит, что антипод сверхчеловека, «последний человек» в «Заратустре» есть не кто иной, как «функционер демократически-социалистического общества», — эти выводы действительно вытекают из ницшевских положений.
Мы изложили так подробно оба эти противоречивые ряда мыслей Ницше потому, что их параллельное существование в его мышлении составляет ключ к уразумению противоречивого характера всего его мировоззрения. Романтическая критика капиталистической цивилизации есть центр философии и стало быть и эстетики Ницше. Но эта критика исходит, как мы видели, из двух диаметрально противоположных точек зрения. Ницше недоволен капиталистической цивилизацией как потому, что она слишком капиталистична, так и потому, что она недостаточно капиталистична.
Капиталистическую цивилизацию он критикует и с точки зрения романтически идеализованного раннего капитализма и с точки зрения романтической утопии грядущего империализма, т. е. одновременно с точки зрения прошлого и будущего все той же капиталистической цивилизации. Основное противоречие всех романтических противников капитализма, состоящее в том, что они при всем их стремления быть «свободными» и «независимыми» от капиталистических категорий, всегда критикуют капитализм с капиталистической же точки зрения, — это противоречие повторяется у Ницше на еще более высокой ступени. Романтические противники капитализма обычного типа неизбежно впадают в эклектицизм, выдвигая «хорошие стороны» капитализма против его «дурных сторон». Все эти мотивы усваивает, правда, Ницше и поэтому он тоже поневоле становится эклектиком; поскольку же этот ряд мотивов сочетается у него с противоположной тенденцией с романтически-утопическим прославлением вполне развитого капитализма, постольку его попытка объединить эти противоречивые тенденции неизбежно приобретает мифологический характер. И преобладание второго ряда мотивов над первым приводит к тому, что Ницше никак не может остановиться на подчеркивании «хороших сторон» капитализма. Наоборот, весь его образ мыслей таков, что «дурная сторона» капитализма непременно должна выдвинуться в центр его утопического мифа.