Дневальный дремал стоя, прижавшись спиной к стенду с фотографиями отличников боевой и политической подготовки.
— Эй, солдат! — тихонько позвал его Кожевников.
Паренек, рядовой, «первогодок», совсем еще мальчишка со смешной фамилией Мамочкин, резко дернулся, широко раскрыл глаза и оторопело посмотрел на старшину.
— Я не сплю, товарищ старшина, — хриплым со сна голосом произнес он.
— Вижу, — усмехнулся Кожевников. — Ты ничего не слышишь?
Дневальный прислушался, склонив набок голову и выставив кверху ухо.
— Шумить штой-то.
— «Шумить», — передразнил его Кожевников и пошел, гулко стуча каблуками по дощатому полу.
Закрыв за собой дверь и миновав ряд умывальников, он приник к стеклу большого окна, долго и напряженно всматривался в черное небо, но ничего не увидел. Закурил папиросу. Огонек ее красной звездочкой отразился в темном стекле. Создавалось ощущение, будто что-то огромное, но неосязаемое движется с западной стороны.
— Ни черта не видно! — тихо выругался старшина, поежившись. Ощущение тревоги вновь обволокло его сердце клубком дурных предчувствий.
«Может, учения какие? — подумал Кожевников. — Хотя нас предупредили бы, граница все-таки».
Лампочка под потолком вдруг замигала и погасла. Старшина на ощупь подошел к выключателю, повернул его. Никакого эффекта, свет не включался.
Кожевников приоткрыл дверь в коридор — темно. Дневальный, чертыхаясь, возился с фонариком, который в его неумелых руках то загорался, то гас.
— Что же это такое?! — Кожевников снова кинулся к окну, с треском рванул раму.
В помещение ворвался свежий утренний воздух. Старшина высунулся из окна по пояс. Сотни едва различимых темных пятнышек заполонили предрассветное небо. Самолеты летели на большой высоте, сверкая бортовыми огнями. И летели они с немецкой стороны в глубь территории Советского Союза.
Рядовой Матиас Хорн напряженно вглядывался в даль — туда, где небо на востоке начинало постепенно сереть и медленно проявлялась тонкая светлая полоса. Тьма отползала, сдавая свои позиции начинающемуся дню. Тревожная бессонная ночь заканчивалась, уступая натиску встающего солнца. То, что впереди ожидало Матиаса и тысячи других германских солдат, было сокрыто густым ватным туманом, стелющимся над Бугом и окутывающим низины.
Хорн лежал на траве, водрузив подбородок на сцепленные пальцы. Все вокруг покрылось росой, и мундир вбирал в себя влагу, становился тяжелым. Казалось, кто-то прикасается к спине большими ледяными ладонями. Матиас поежился. Тело зудело, нестерпимо хотелось чесаться. Рука механически потянулась в нагрудный карман за сигаретами, но Матиас отдернул ее. Курить строго запрещено.