Внезапно смолк пулемет «максим».
— Где сержант Пахомов? — выскочив из каптерки, крикнул Кожевников.
— Здесь, товарищ старшина! — отозвался сержант. Он действовал грамотно, стреляя по противнику из окон, постоянно перемещаясь и не давая возможности врагу пристрелять позицию.
— Почему «максим» молчит?
— Закипел, товарищ старшина, — развел руками Пахомов. — Воды нет, краны пустые.
— Найти воду! Наберите из бачков, раскурочьте батареи. Наполнить фляги и беречь их как зеницу ока!
Прошло всего несколько часов боя, а жажда уже давала о себе знать, солдаты мучились, пыль раздирала горло, царапала его, губы пересыхали и трескались. Кожевников не меньше страдал от отсутствия живительной влаги, но виду не подавал. Ушибленная голова сильно болела, но он держался, понимая, что должен служить солдатам примером. Он надеялся, что скоро подойдет подкрепление и этот ад закончится.
— Давай, ребятки, крепись! Недолго осталось! — нарочито бодрым голосом покрикивал он. — Родина и товарищ Сталин помнят о вас!
— Товарищ старшина, смотрите! — один из солдат указал в дальнее окно. — Пушки!
И действительно, немцы выкатили на позиции два артиллерийских орудия, чтобы ударить по казарме прямой наводкой, и теперь суетились, поднося снаряды. Пальба по казарме из стрелкового оружия продолжалась, но уже менее интенсивно. Если 37-миллиметровка никакого вреда стенам причинить не могла, только шум создавала, то 88-миллиметровое зенитное орудие заставило Кожевникова похолодеть. Стены казармы достаточно толстые, чтобы выдержать прямое попадание десятков 37-миллиметровых снарядов, но 88-миллиметровое зенитное орудие рано или поздно превратит их в руины и сровняет с землей.
В бинокль было видно, что расчетами с важным видом командует высокий молодой лейтенант. Он отдавал приказы своим солдатам, размахивая затянутыми в черные кожаные перчатки руками. Гладко выбритое, заносчивое лицо, уверенный взгляд. Ни дать ни взять облик победителя, хозяина.
Кожевников огляделся:
— Есть тут у нас меткие стрелки, отличники боевой подготовки? Кто снимет этого хлыща?
— Я могу, товарищ старшина, — отозвался темноволосый пограничник
— Давай, Григорян! Давай, родной! — похлопал его по плечу Кожевников. — Мы тебя прикроем.
Парень подобрался к окну и осторожно высунул голову.
— Дать бинокль? — спросил старшина.
— Не надо, — отозвался солдат. — Я его и так достану.
Воцарилась неожиданная и от того еще более страшная тишина. Стрельба снаружи и взрывы вокруг не прекращались, но в казарме будто все замерло. Лучи света пробивались сквозь разбитые окна, освещая жуткий погром внутри расположения. Еще несколько часов назад здесь мирно спали солдаты, и теперь, при свете дня, все окружающее представлялось настолько нелепым, настолько безумным, что казалось — закрой глаза, сосчитай до десяти, открой, и этот кошмар исчезнет.