Лисицына в день его первого появления в городке Дружок встретил настороженно, долго обнюхивал, присматривался, ходил вокруг, но, как только встретился с ним взглядом, неожиданно залаял. Лисицын изменился в лице, раздраженно пнул Дружка носком сапога и брезгливо проворчал: «Собак в городке развели!» С тех пор между Лисицыным и Дружком установились натянутые отношения.
— Здравствуй, Дружок! Здравствуй, разбойник! — Скорняков ласково потрепал собаку за уши, погладил спину и загривок, достал из кармана карамельку (конфеты часто сосал сам, чтобы меньше курить) и протянул собаке; та сладко зачавкала, с хрустом раздавив карамельку, долго облизывалась, высовывая длинный розовый язык. — Гуляй, гуляй теперь, Дружок, гуляй! — Скорняков подтолкнул собаку и отряхнул руки.
Дружок какое-то время постоял в нерешительности — ему явно не хотелось уходить — дружелюбно вилял хвостом, ласково смотрел на Скорнякова и только после повторного требования Анатолия Павловича медленно, пригнув голову, пошел в сторону строевого плаца, откуда все громче раздавался топот идущих на вечернюю прогулку солдат. Скорняков проводил взглядом собаку, посмотрел на прикрытые густой листвой тускло светившие уличные лампы и не спеша двинулся по асфальтовой дорожке.
До Скорнякова донесся знакомый до щемящей боли в сердце звук — оттуда, из звездных глубин, отчетливо слышался ровный гул турбины двигателя; тот самый гул, который он услышал в своем первом курсантском полете на учебном реактивном истребителе. Не веря себе, он оглянулся и посмотрел вверх. Было тихо. Почудилось, видно, подумал он.
Анатолий Павлович снова прислушался, напрягся, тут же ощутив всем телом вибрацию и приглушенный гул работающей турбины, и по привычке, как бывало в полетах, потянулся вперед, чтобы лучше рассмотреть показания приборов. И увидел их светящиеся стрелки, почувствовал идущую от двигателя кабинную теплоту, крепко сжал шероховатую ручку управления. И как тогда, в те далекие юношеские годы, ощутил, как радостно забилось сердце, словно оттуда, из глубин времени, дохнули на него и июльская теплынь аэродрома, и сухие короткие доклады курсантов по радио, и гул взлетающих и садящихся самолетов — отзвуки всего того, что казалось уже давно забытым, что с годами расплескалось по бурной, непоседливой, полной и забот, и радостей реке его жизни. По-мальчишечьи захотелось кинуться в кабину истребителя и немедля взлететь…
Перед уходом из штаба Скорняков позвонил оперативному дежурному. Голос оперативного узнал сразу: полковник Вадим Прилепский. В одной части служили. Хороший офицер, храбрый и решительный. С командира звена его заприметил, помогал парню по службе. Вадим самозабвенно любил свою мать — она растила его одна. Вадим — незаконнорожденный ребенок и был очарователен, как истинное дитя любви. Женщины засматривались на него: высок, строен, глаза голубые; говорят, что летчики — рядом с небесной голубизной, оттого, мол, у них в глазах васильки-то и расцветают. Как знать, может, и так.