— Мы привыкли рассматривать все случаи, исходя из степени общественной значимости, совершенно очевидно, что если бы мистер Элвис продемонстрировал способность предвосхищать, к примеру, высказывания главы Советского Союза или, еще лучше, президента Соединенных Штатов, это непосредственно затрагивало бы интересы обороны и у нас было бы основание серьезно заняться расследованием того, что есть совпадение и фантазия, а что нет, но когда речь идет о перевоплощении в обычного киноактера, чья деятельность к тому же не носит никакой видимой политической окраски, — тут, мне кажется, мы обязаны придерживаться принципов строго научного подхода. Таким образом, — сказал он в заключение, собравшись уходить и уводя за собой Кейт, — я думаю, что в обоих случаях: как мистера Элвиса, так и — как же ее звали? — очаровательной девочки в кресле-каталке мы не в состоянии сделать что-то большее, ведь в любой момент нам могут понадобиться средства и площади для исследований более значительных, заслуживающих пристального внимания случаев.
Кейт не нашлась что сказать в ответ и молча шла за ним, чувствуя, как все внутри у нее кипит.
— О, сейчас я вам покажу случай намного интереснее и перспективнее, чем предыдущие, — сказал Стэндиш, ринувшись открывать еще одни возникшие перед ними массивные двойные двери.
Кейт пыталась контролировать свои реакции, но, как бы она ни старалась, любой, даже если бы он был чем-то средним между бесстрастно-холодным автоматом и марсианином, как мистер Стэндиш, заметил бы, что его не слушают. В ответ в манере его заметно прибавилось еще больше нетерпения и резкой бесцеремонности, словно они были присланы кем-то на подмогу основным силам, и так не покидавшим никогда поля боя.
Некоторое время они шли, не говоря ни слова. Кейт напряженно думала, как подвести разговор к теме о недавно поступивших в клинику больных, но так, чтобы это прозвучало как бы ненароком, случайно, но не могла не признать про себя, что упоминание об одном и том же три раза подряд неизбежно теряет то качество, которое называют случайностью. Каждый раз, когда они проходили мимо очередной палаты, она пыталась как можно незаметнее заглянуть внутрь, но чаще всего двери в палату были плотно закрыты либо там не было ничего интересного.
Когда они проходили мимо окна, она взглянула в него и увидела, как во двор въезжает какой-то фургон. Что-то заставило ее обратить на него внимание — видимо, отсутствие привычной красочной надписи «Хлеб» или «Стирка». На фургоне не было вообще никаких опознавательных знаков. Откуда он и для чего — этого он никому не собирался сообщать и именно об этом четко и ясно говорил весь его вид.