— Хорошо, Фрэнк, — сказал Максим.
— Могу я что-нибудь сделать? — сказал Фрэнк. — Хоть что-нибудь? Послать кому-нибудь телеграмму, что-нибудь организовать? Я готов пробыть всю ночь на ногах, лишь бы чем-нибудь помочь. Я, конечно, телеграфирую Бейкеру.
— Не беспокойтесь, — сказал Максим, — вам совершенно нечего делать… пока. Возможно, дел окажется очень много… А сегодня мы хотим побыть вдвоем. Это вполне естественно, не так ли?
— Да, — сказал Фрэнк, — да, конечно.
Он подождал еще минуту — рука на двери.
— Спокойной ночи, — сказал он.
— Спокойной ночи, — сказал Максим.
Когда он ушел и закрыл за собой дверь, Максим подошел ко мне. Я протянула к нему руки, и он прильнул ко мне, как ребенок. Я обняла его и прижала к себе. Мы стояли так молча долгое время. Я обнимала и успокаивала его, словно он был Джеспер. Словно Джеспер где-то больно ушибся и пришел ко мне, чтобы я уняла его боль.
— Мы можем сидеть рядом, когда поедем завтра в Лондон.
— Да, — сказала я.
— Джулиан не станет возражать.
— Да, — сказала я.
— И завтрашнюю ночь мы тоже будем вместе, — сказал он. — Сразу ничего не делают, кажется, должны пройти сутки.
— Да, — сказала я.
— Теперь не так все строго, разрешают свидания. И все тянется очень долго. Я, если смогу, постараюсь связаться с Хастингзом. Он лучше всех. Хастингз или Виркет. Хастингз знал еще моего отца.
— Да, — сказала я.
— Мне придется сказать ему правду. Иначе ему будет трудно. Не будет знать, что к чему.
— Да, — сказала я.
Отворилась дверь, и в комнату вошел Фрис. Я отстранилась от Максима, выпрямилась и принялась приглаживать волосы.
— Вы будете переодеваться, мадам, или подавать обед прямо сейчас?
— Нет, Фрис, мы не будем переодеваться сегодня. Подавайте, — сказала я.
— Очень хорошо, мадам.
Он оставил дверь открытой. Вошел Роберт и принялся задергивать шторы. Разложил по местам диванные подушки, пододвинул на место диван, собрал в стопки газеты и книги на столе. Вынес бокалы из-под виски с содовой и набитые окурками пепельницы. Это был обычный вечерний ритуал, я видела, как он это делает с первого дня жизни в Мэндерли, но сегодня все его движения приобрели особый смысл, точно воспоминание о них останется со мной навсегда и когда-нибудь я скажу: «Я много лет храню в памяти этот момент».
А потом появился Фрис и объявил, что кушать подано.
Я помню этот вечер во всех подробностях. Помню баранью ногу. Я помню сласти и фрукты, поданные потом.
В канделябрах были новые свечи, белые, стройные, они казались очень высокими. Занавеси здесь тоже задернули, чтобы отгородиться от серого вечернего света. Как странно было сидеть в столовой и не видеть зеленого газона лужаек! Казалось, что уже наступает осень.