Нынешний Капитонов был рослый, розовый, мелкоглазый, молодой — старые кадры были уже к тридцать девятому большей частью перемолоты, — и ориентированный уже, как почти все они, лишь на один вид следственной работы: выбивание.
— Фамилия имя отчество, — сказал он себе под нос.
Даня представился.
— Год рождения адрес место работы.
Все это было ему изложено.
— Состояли ли под судом и следствием.
Ему ответили.
— Знач, так, — сказал он буднично. — Показаниями ваших товарищей по контрреволюционной организации «Великая ложа Астреи» вы совершенно изобличаетесь в подготовке заговора, организации убийств вождей партии и правительства, террористических актов на производстве и антисоветской пропаганде. Запирательство бессмысленно, признание облегчит. Будем говорить?
— О чем? — спросил Даня.
Капитонов встал перед ним, расставив ноги, и заглянул в лицо с невыразимым презрением.
— Галицкий, — сказал он, — мы тут таких, как ты, раскалываем в два дня. Но лучше тебе до этого не доводить.
Даня молчал, глядя на Капитонова снизу вверх. Ему в самом деле было очень интересно. Да, пожалуй, если бы все это случилось с ним в двадцать пятом, он бы никогда не полетел и не освоил многого еще другого; но теперь было поздно.
— Говорить будем, Галицкий? — спросил Капитонов. Ему года двадцать два, подумал Даня.
— Спрашивайте, — ответил он.
— Чего спрашивать? — передразнил Капитонов. — У меня на тебя показаний — во. — Он кивнул на папку «Дело». — Если я грю «изобличаетесь», это значит, изобличаетесь. Рассказывай, и, может, жив будешь. А нет — как знаешь, я предупредил.
Даня смотрел на него со странным выражением, которое Капитонову не нравилось. Самому Дане оно не нравилось тоже, ибо он чувствовал, что нечто в нем принимается думать и решать самостоятельно. Он вырастил в себе это нечто, с его помощью левитировал и посещал эоны, и теперь оно было глубочайшим образом оскорблено тоном этого разговора и обстановкой кабинета. Он почувствовал, что еще немного — и он не сможет сдерживать эту внутреннюю сущность, которую всегда в себе сознавал, но в последние годы натренировал почти до всемогущества — разумеется, в земных пределах. Сам Даня Галицкий готов был терпеть многое, но это — в нем — не было готово. С таким же выражением — остановитесь, или потом не смогу остановиться я — смотрела на сильного самца Мокеева пишбарышня Ирочка, но сильные самцы никогда не могут затормозить.
— Вам не надо бы этого, — тихо сказал Даня.
— Чего?! — прикрикнул Капитонов, не веря ушам.
— Вот этого вам не надо бы, — еще тише сказал Даня, чувствуя, как воля его слабеет и как набирает мощь притаившаяся в нем буря. Эта буря ждала долго, он ни разу еще не использовал ее.