Стрельцов был человеком словоохотливым, задавать ему наводящие вопросы не приходилось и вообще вклиниваться в его монолог Любе удавалось не часто. Все отведенное для сеанса время она слушала, слушала, слушала, ожидая, когда же Павел Петрович наконец выговорится. Не дождалась. Это был так называемый человек-монолог, с уникальной способностью говорить, не обращая никакого внимания на реакцию собеседника. Пусть зевает, пусть откровенно скучает, пусть даже злится, главное, выговориться самому. И теперь он начал с того, что прислал ей чуть ли не всю первую часть своего дневника. В письме Стрельцов был так же подробен, многословен и целиком сосредоточен на себе самом. Единственном и неповторимом. Люба никак не могла понять, почему Павел Петрович начал свой рассказ с истории пятнадцатилетней давности. Тем более, что она ее уже слышала на первом сеансе. Почти слово в слово:
«В году триста шестьдесят пять дней. Жизнь человеческая в среднем составляет лет шестьдесят. Я имею в виду мужчин. Увы! Такова статистика! Но все равно: шестьдесят лет! Это же больше двадцати тысяч дней! Большинство из них проходит, и не оставляет никакого следа. Лег спать, — наутро все позабыл. Пески времени засыпают берег памяти, чем дальше, тем больше, глубже… И уже не помнишь, когда, в какой день произошло что-то важное, что-то особенное? Копаешься в памяти, копаешься и наконец осеняет: вот с этого все и началось! Поступи тогда иначе — и вся дальнейшая жизнь могла бы сложиться по-другому. И не было бы сейчас этих мук, этих бессонных ночей. Совесть. Как с ней быть? Ну, как?
Помню только, что с утра было солнце. День ясный, морозный. Накануне пообещал жене, что приеду домой пораньше и схожу с Мишкой в комиссионный магазин. Коньки он там себе присмотрел. Подарок ко дню рождения. Хорошие коньки, почти новые. Импортные, в магазине тогда таких нельзя было купить. Только из-под полы, по большому блату. Блат-то у меня был, да не тот. В другом магазине, не в спортивном. Если бы сапоги жене, я бы мигом устроил, а вот коньки…
Одним словом, пообещал. А тут, как назло, в качестве общественной нагрузки пришлось присутствовать в суде. Заседателем. Как же, непьющий, партийный, у начальства на хорошем счету. Образование высшее получил, хотя и со скрипом, лет семь учился вместо пяти. Но… надо ж было карьеру делать! Не юноша уже, за тридцать. В начальники пора выбиваться. Выслуживался, как мог, вот и припахали в качестве общественной нагрузки народным заседателем. Сижу, а вокруг — одни бабы! Слушается дело о разводе, вот они и набежали, сороки любопытные. Второй заседатель — баба, тихоня, жизнью замотанная, сразу видать, что дома у нее каторга. Председатель народного суда — тоже баба. Наверное, старая дева, потому что никуда не торопится. А у меня в голове только Мишка и коньки. Если придем в комиссионку, а их уже не будет, как я парню в глаза посмотрю? Ну, как?