— Спасибо, подруга. Особенно за Петьку. Мой великовозрастный оболтус, между прочим, в летний лагерь собирается. И если Сережа мне позвонит, я его к себе домой приглашу. Обязательно.
«Вот тут мы и узнаем всю правду о его комплексах. Заканчивается ли дело легким флиртом, или это вранье», — подумала Люба. И уточнила у подруги:
— Значит, он тебе понравился, и все было замечательно?
— А то! Давай по этому поводу, подруга, выпьем!
— Хорошо, наливай, — вздохнула Люба.
Она вспомнила, что сегодня вечером Сергей Иванов выдаст свою версию свидания с ее лучшей подругой. И, в крайнем случае, можно будет дать ей это прочитать и потом полюбоваться на то, как Апельсинчик расцарапает парню физиономию. Любе почему-то показалось, что это она нашла своего Ромео. А вовсе не Люська-Апельсинчик. Конечно, это жестоко по отношению к подруге, но… Она же не знала, когда отправляла Люську в разведку, что та мгновенно влюбится в объект! Ничего. Как пришло, так и уйдет. Таких ран на Люськином любвеобильном сердце — не счесть. Заживают вмиг.
Поздно вечером, когда Люська наконец уехала домой, она села за компьютер и с нетерпением стала просматривать почту. Послание пришло не от Сергея Иванова, как ожидала Люба.
Ей писал Павел Петрович Стрельцов. Очередная его исповедь начиналась словами:
«Долго думал я, прежде чем решиться. Сокровенное рассказать. Непросто это, ох, как не просто! Вы знаете, конечно, что моя первая жена умерла. От рака. Мы уж год, как ждали. А смерти жены любимой ждать, что в глубокий колодец спускаться. Как только ноги почувствовали дно, так веревка возьми, да и оборвись. И назад пути нет, кричи, не кричи. Холодно там внизу, страшно.
Страдал я. Потому как любил безумно свою Полинку. А безумная любовь, она потому такая, что без ума. Вот без ума я и женился. А было мне чуть за двадцать. Сейчас расскажу, как это было.
Жили мы все втроем в одном дворе: я, Полинка и Василий. Вместе росли, вместе в песочнице ковырялись, вместе потом в школу бегали. За одной партой по очереди с ней сидели. День я, день, значит, Василий. И портфель ее по очереди из школы несли. День я, день Василий. Но любить в очередь нельзя. День одного, день другого. Не получается.
Он, конечно, превосходил меня по всем статьям. Я-то из рабочей семьи, а Василий из потомственных интеллигентов. Кость тонкая, лицо одухотворенное, костюмчик всегда на нем чистенький, рубашечка белая, а пальцы на руках длинные, нервные. Когда он Полине операцию должен был делать, я только на них и смотрел. Всю жизнь верил в его руки. Еще когда Васька на школьном концерте должен был играть. На рояле. Родители его переживали. "Ах, наш мальчик, как наш мальчик!" А я смотрел на его длинные, нервные пальцы и верил только в одно: Васька не ошибется. Никогда не ошибется.