«мор был силен по всей Русской земли», а голод сказывался даже в столице: «Бысть глад на Москве… люди людей ели. А ржи четверть
[3] купили на Москве в то время по 12 рублей»
>{19}. К зиме «была меженина
[4] велика добре на Москве, и в Твери, и на Волоце, ржи четверть купили по полутора рубля и по штидесяти алтын. И людей много мерло з голоду». Если учесть, что обычная стоимость ржи была 30–40 денег, то цены выросли в семь-восемь раз.
Но следующий год стал ещё более тяжким: на страну почти одновременно обрушились эпидемия сыпного тифа, голод и нашествие орды крымского хана Девлет-Гирея. Летописец сообщает, что с июля по декабрь в Волоколамском монастыре «миряня, слугы и дети, и мастеры все вымерли, и села все пусты, отчасти ся что остало». Власти богатого суздальского Покровского монастыря жаловались, что к декабрю 1571 года в их вотчинах монастырские люди и крестьяне «вымерли во всех деревнях». «Мор велик» в Вологде в конце концов заставил царя покинуть эту несостоявшуюся опричную резиденцию.
Иван IV принимал срочные меры по борьбе с эпидемиями. В сентябре 1571 года в опричную Кострому были посланы князь Михаил Гвоздев, Дмитрий и Данила Салтыковы на «заставу». Такие же заставы размещались в Унже и Галиче, где командовал брат Михаила и тоже опричник князь Осип Гвоздев. Царские посланцы должны были сообщать в Москву о том, сколько умерло народу и «какою болезнею умерли». Промедления в отправке сведений вызывали строгие окрики — сам Иван Грозный писал М. Гвоздеву: «Ты для которово нашего дела послан, а то забываешь, болыиоя бражничаешь, и ты то воруешь!» Царь велел: «…поветреныя места… крепить засеками и сторожами частыми» и смотреть, «чтобы из поветреных мест в неповетреные места не ездили них-то, никаков человек, никоторыми делы. Чтобы вам однолично из поветреных мест на здоровые места поветрея не навезти… А будет в вашем небрежении и рознью ис поветреных мест на здоровые места нанесет поветрия, и вам быть от нас самим сожжеными»>{20}.
Слободу «поветрие» не затронуло. Но и здесь не было царю покоя — ни в «государских» делах, ни в личных. Стены слободских храмов видели жён грозного царя. Здесь бывала дочь кабардинского князя Кученей, в крещении Мария Темрюковна, чей брат долго являлся одним из первых лиц в опричнине. Мы не знаем, какой царицей была вторая жена Ивана, хотя иные историки отчего-то считают её жестокой, алчной, распутной и коварной: «Она с наслаждением наблюдала за медвежьими потехами, с горящими глазами смотрела на то, как ломали на колесе руки и ноги одним казнённым, как других сажали на кол, а третьих заживо варили в кипятке»