— Вопросов нет, — ответил я. — Хотя вся эта словесная чехарда мне не нравится, Салик.
— Ничем не могу помочь, — пожал плечами Идельчик.
Я действительно предпочитал и Пророков и Жизнь каждого на своем месте и под своими собственными именами.
К этой теме мы больше не возвращались.
Родом Саша Идельчик был из небольшого местечка в Белоруссии, учился в медицинском институте. Как только началась война, ввели ускоренный курс и уже в эвакуации (кажется, в Куйбышевской академии) выпустили их старшими лейтенантами медицинской службы с правом занимания должности военного врача.
«Грубый материалист и циник!» — так его честили в нашей офицерской компании. Он любил щеголять латинскими словечками и рассуждал обо всем на свете чуть утрированно, впрямую, вроде бы называл вещи своими именами. В поступках же был осмотрителен и, случалось, одергивал нашу братию, да и меня, от излишних откровенностей, вырывавшихся из нас в минуты особой запальчивости или в подпитии. Но все его здравомыслие рушилось, едва речь заходила о некоей Долли (которая, увы, была замужем). Тут Саша мутнел и начинал изъясняться междометиями. Скорее всего эту Долли у него увели из-под носа в самом начале войны.
Он все еще на что-то надеялся, то начинал писать ей письма, одно за одним, в эвакуацию, то совсем переставал писать и заявлял, что с этим затмением покончено!.. О ее муже он старался не говорить, хотя тот был, кажется, его многолетним приятелем. Как правило, Идельчик обозначал этот маловажный персонаж местоимениями «он», «его», «ему».
Портрет Долли тонул в неопределенных очертаниях, но постепенно вырисовывалась женщина небольшого роста, с выразительными формами, кокетливая и, разумеется, дьявольски неотразимая. Конечно, с некоей затаенностью — гордячка. Одним словом — Долли!
На развилке дорог нам встретилась санитарная машина одной из танковых бригад, наполненная ранеными. Идельчик остановил машину, наскоро осмотрел всех.
— Кто отправлял машину? — тихо спросил сопровождающую.
— Старший лейтенант медицинской службы Тардиани, — ответила санинструктор.
— Разве он вам не говорил, что раненного в живот надо перевозить с согнутыми в коленях ногами?.. — Сам перехватил солдатским ремнем обе ноги, согнул их в коленях, конец ремня вложил в руки тяжелораненого. — Придерживай. И не отпускай!.. Вот так. Молодец. — Потом опять тихо санинструктору: — А то кишки наружу вывалятся. Езжайте поаккуратнее и сдайте его побыстрее. Первым.
Санитарная укатила, а доктор, глядя вслед машине, сказал:
— Этому крышка… Неистребимый Реваз! Господи, не дай попасть под нож Тардиани! — продолжал он о своем сокурснике по медакадемии, и глаза его вылезали из орбит. — Если бы ты только знал, как беспросветно, как похабно он учился. Про анатомию слыхом не слыхивал. Про остальные предметы понаслышке. Мозг у него так устроен, что всего этого не воспринимает. Реваз весь целиком нацелен на оплодотворение самых трудноопыляемых объектов в самых неподходящих для этого условиях. Это самец-затейник высшей категории! Представить не можешь, что он сотворит с раненым, если тот попадет к нему на стол! Если женщина, он еще как-то определит, где что, но если мужчина?! Он же над ним учинит что-нибудь запредельное: пришьет ЦЕКУМ к ДУАДЕНУМ! — Я не понял и переспросил. — Горло, говорю, пришьет к прямой кишке! — И показал, как это делается.