Не оборачиваясь, села на поваленное дерево и рассказала, что ее не зря поместили в отдельную палатку с машинисткой штаба — каждый вечер после отбоя ординарец майора приходит за ней.
Весь батальон знал, что она вот уже несколько ночей спит в маленьком фанерном домике майора.
— Зачем вы все это мне рассказываете? — Я действительно не понимал, зачем. Она ответила:
— Не сегодня-завтра едем на фронт… Я его боюсь.
Кроме расчета и страха была в ее словах просьба защитить, что ли. Помочь в чем-то… А в такой просьбе женщине отказывать не полагалось.
Я приказал помощнику командира взвода занять ее на хозяйственных работах, в дежурствах, и получилось, что две-три ночи она была то напрочь занята, то отсыпалась. Водворилась даже видимость некоего спокойствия. Но не тут-то было…
Майор назначил проверку во взводе и впервые проводил ее сам. Проверка прошла благополучно. Майор при всех похвалил, потом отозвал меня в сторону и сказал прямо, без намеков:
— Железнякову в ночные дежурства не ставить.
Я ответил, что у нее сегодня дежурство с 20 до 24.00.
Он убрал с лица улыбку и произнес:
— Хорошо. Сегодня пусть отстоит. Но это в последний раз. Не вздумайте упрямиться.
У меня с ним уже были стычки, и не пустячные — он отчислил из батальона моего самого лучшего приятеля, уже отвоевавшего под Сталинградом, — отчислил мне в назидание, хотя в самовольной отлучке мы были вместе и следовало тогда уж отчислять двоих. А он убрал только его и заставил меня чувствовать себя кругом виноватым. Майор сделал даже еще хитрее — отчислил нас обоих, а потом отдельным приказом меня вернул…
Отзвучали по радио куранты — 24.00. Я заканчивал подготовку к утренним занятиям. Подошла Железнякова, поставила автомат в стойку, сняла большой ватник, повесила на гвоздь и очень тихо спросила:
— Можно вас на минутку?
За легкой перегородкой спал взвод. Я вышел. Она стояла в синем танковом комбинезоне и зябко ежилась. В лесу было свежо.
— Проводите меня до палатки. А то страшновато… Пожалуйста.
Вот тут я ошибся еще раз.
Мы пошли в направлении штаба. Тропинка была узкая. Лёля взяла меня под руку, твердо оперлась и только после этого спросила:
— Можно?
Шли молча и были уже недалеко от ее палатки. Лёля остановилась, подняла лицо, видно, хотела что-то сказать, но вместо этого взяла мою руку и самым решительным образом положила ее ладонью себе на грудь. Не поверх комбинезона, это еще куда ни шло, а как раз наоборот — вовнутрь. Под комбинезоном не оказалось ничего из того штатного обмундирования, которое получает женщина-боец в армии. «Едрена мышь! Куда, интересно, это все подевалось?» Я чуть не захлебнулся свежим лесным воздухом. И решительно не знал, что в этой ситуации надо предпринимать… Не кричать же — «Погибаю!» Или — «Боец Железнякова, прекратите самовольничать!». Ее грудь была прохладной, упругой и плыла навстречу. В моей башке со скоростью пропеллера завертелись слова клятвы, данной самому себе: «Никогда, ни при каких обстоятельствах не входить в какие бы то ни было, даже мало-мальски интимные отношения с вверенными мне военной судьбой женщинами и девушками!..» Потом в голове уже больше ничего не вертелось. Я просто не шевелился… Лёля крепко держала мою руку двумя руками и была уверена, что все остальное сделает время.