В случае малейшей неудачи я знаю, что будет… Теперь Патров, защищаясь, настучит уполномоченному СМЕРШ. Контрразведка. Ох уж этот уполномоченный— всякие подонки тайно доносят ему, кто что сказал и кто что делал в разведке. Мне казалось, что в моем взводе нет ни одного стукача, но сегодня я уже не уверен в этом. Он может появиться. Будет спешить и стучать, стучать… И если я скажу, что не боюсь, потому что я ни в чем не виноват, — скажу неправду. Здесь тот, кто что-нибудь делает, всегда в чем-нибудь виноват, и я не исключение.
Может, я несправедлив и вешаю сейчас на Патрова всех собак? Мне уже начинает казаться, что только из-за него я не разрешил Маркину снять этого длинного с засученными рукавами. Пулемета над дамбой нет. Это чудо, но его там нет! С фланга роту не обстреливают, и человек двадцать или тридцать уносят ноги из гибельного оврага.
Битюг с засученными рукавами внезапно оседает и тупо, как колода, валится лицом в рыжий бруствер. Власовцы суетятся, затаскивают его грузное тело в окоп, а я даже не оборачиваюсь и не проверяю, где сейчас Маркин. Это его новый «проступок».
… Лейтенант в хромовых сапогах, наверное, был славный малый. А вот серые пятна на склоне оврага и на дне его… Сколько их!..
В бою приходят в голову только простые мысли. Способность соображать под огнем — это редкая способность. А не только понимать, но и действовать, да еще отвечать за жизни людей, да еще не сыграть в ящик самому… Это не просто, потому что в это время в тебя целятся. У твоих товарищей и у тебя хотят отнять жизнь, тебя берут на мушку много глаз на той стороне. Смерть каждого из них — лежит серым пятном на мне. Я не дам убивать их просто так, потому что война!.. До хрустальной роты мне не дотянуться. Но в своем взводе— не дам; просто так не дам никого — даже Патрова…
Слева от меня прижался к щели Усик, а рядом с ним Патров. Маркин как исчез куда-то, так с тех пор больше и не появляется. Но он где-нибудь поблизости.
Снова водворяется тишина. Нам еще долго сидеть здесь. Мы все томительно молчим. Тошно.
Маркин появляется как ни в чем не бывало и приносит жратву: миску старой квашеной капусты, сушеный горох и вязку репчатого лука.
— Мастера чистили эти Федорки, — говорит он. — Все выбрано. До основания!
Обедаем. Курим. Снова щель в стене… Овраг… Окопы… Вечереет… И я опять начинаю размышлять вслух:
— Значит — дамба. Там нет пулемета. Следующей ночью мы попытаемся пройти к ним в тыл. И если уж пройдем…
Мы знаем все их окопчики, знаем пулеметное гнездо, знаем их рожи, знаем, что над дамбой нет пулемета. Мы устроим им поросенка, устроим хрустальную роту, мы заставим их валяться на земле и сделаем холм пятнистым, мы им припомним лейтенанта в хромовых сапогах!.. И пусть они тогда посмеются.