И вдруг снова пришла Лина в караульное помещение. В руках белый женский узелок. Села на лавку, глаза, как у подстреленной птицы.
– Я ухожу в лагерь. Мне Волжак разрешил…
И заплакала. Винтовка с плеча об пол, а она не поднимает, плачет, да так горько.
Старик Митин подошел к ней.
– Что ты, девочка? Обидел кто?
– Обидишь их, – непримиримо отозвался добряк Молокович.
А Лина – Митину, одному ему:
– Ходят все, сапоги боюсь снять. Все время одетая сплю. Ноги погорели.
– Ну-ка.
Митин взялся за ее сапог. Лина двумя руками схватилась за свое колено.
– Меня тоже боишься? – довольный, смеется старик. – Надо было к нам сюда перейти, если так.
– Боялась, что подумаете… А потом вижу – уже думаете…
Лина послушно подставила ногу.
Митин стащил один сапог, другой, развернул портянки, снял вязаные носки.
А Лина сидит и, как замерзший ребенок, плачет. Посмотрела на свои босые ноги и сразу их под себя, на лавку.
Ничего не произошло. Но, кажется, произошло.
Лина осталась ночевать в караульном. На пост вместо нее напросился Молокович. И смех снова, и разговоры, будто после разлуки хорошие друзья встретились.
Утром в караульное заглянул Царский. Повел очами.
– Как дела, орлы?
Волжак смотрит на него, как обычно на Липеня, – с ожиданием: «Ну-ну, покажись!» Вдруг подбежал к Царскому Тарадзе:
– Нехорошо, плохо, товарищ командир!..
– Волжак, убери ты его от меня, – взмолился Царский, а потом сам же: – Го-го-го! Ну, так вот, я по делу. Пойдете в Большие Пески, здесь хватит и второго взвода. Ты можешь остаться в Костричнике…
Последнее – Лине, и как бы между прочим. Лина умоляюще глядит на хлопцев.
– Э, нет, – говорит Волжак, – если кто как захочет, скоро взвода не станет. Раз боец, значит – как все.
В Больших Песках разместились по два, по три в хате.
– А ничего, оказывается, посуду только отдельную нам. Не ихнего, не староверского, мы бога.
– Хозяйка блины печет, во!
Зато у Молоковича неладно получилось. Попал он в дом, куда забегал Толя просить коня, когда нес в лагерь пакет. Рассказывает Молокович, а руки дрожат:
– Вышла из-за ширмы хозяйка, а оттуда голос: «А ты хлеба того насеял, что просишься за стол?» Не знаю, что со мной сделалось. Рванул ширму, да к нему. Валяется в теплой постели, бороду красную отгодовал. Ка-ак заорет: «Митрохва-ан!» С печи кто-то слазит. «А, – говорю, – и Митрохван здесь!» Да за шомпол. Митрохван тот – назад на печь…
– Иди ко мне. Я один в хате, – сказал Толя, – хозяйка больная, с ногой что-то.
– Можно, и я с вами? – попросилась Лина. И покраснела.
– Ишь, выбрала, – посмеивается Митин, – самых ухажеров.