– Мало, что ли, настоящих забот?
– Дело тут не в немце, – прорвалось сквозь песок, а потом только обрывки фраз, слова: «деморализация», «демобилизация»…
– Чепуха, – подытожил длинное объяснение Мохаря Петровский.
– Факт есть факт, – тут уже повысил голос Мохарь, – не нравится мне: спелись, выгораживают… опа-асная штука! Сегодня это, а завтра, глядишь, звено…
– Ну что вы ерунду сочиняете? Будто мало настоящего дела.
– Ну, а покушение на тебя? А ты, если не ошибаюсь, комиссар… Этот Коренной…
– Не путай хоть здесь… И потом, – это уж мое дело.
– Не только твое. Ранил комиссара, и ничего. Подрываем авторитет командования. Возможно, я ошибаюсь…
Голоса сделались тише, только можно понять, что теперь о Кучугуре разговор.
– Глубоко, друг, копаешь, – резко возразил Петровский.
– Не знаю, возможно, я ошибаюсь, но такую работу доверять окруженцу…
Вася Пахута вдруг захихикал. Его толкали в бок с двух сторон, и он все давился смехом.
– Ой, бедняга, – простонал Вася, – забыл он, что и Петровский – окруженец.
– Вот что, – спокойный голос Петровского за стенкой, – арестованных выпустить. Объяснятся перед строем, и хватит с них. Занимайтесь делом, а не своими личными отношениями.
– Делом? Даже лявоновцы на днях двоих у себя разоблачили. А мы…
– Не с того конца начал.
– Приказываешь, комиссар? Буду жаловаться.
– Можешь, – теперь уже Петровский перешел на «ты», – давай! А пока соберем бюро, обсудим положение.
– А собрание не хотите? Может, на митинг вынесете мою работу?
– Неплохо бы и собрание. Коренной, если ты не забыл, член партии. Вот и объяснитесь перед коммунистами, что вы не можете поделить.
– Митинговать будем? – Голос Мохаря сделался тоненький, сладенький. – Как в гражданскую?
Кажется, человеку страшно веселой показалась эта мысль!
– Не выйдет!
Ого, сразу другим сделался голос Мохаря.
– Выйдет, – сказал Петровский.
Стукнула дверь, и сделалось тихо за стенкой. Уже прорезались светлые щели в двери, уже дятел звонко простучал по дереву, а сон так и не пришел в землянку. Разговаривали, смеялись, будто и не на гауптвахте.
А за стенкой ходьба, с часовым кто-то разговаривает.
Вдруг распахнулась дверь, открылась в холодное, сырое утро. Строгий голос:
– Выходи.
Нарочно не спеша, чтобы не выдать радость, торжество, хлопцы сползают с нар, почесываются.
– Кому сказано!
Мохарь с автоматом наготове, толстяк Ус тоже держит перед собой десятизарядку, а сбоку стоит чем-то смущенный часовой – все трое образуют как бы полукруг, загон. Вася хотел идти по дорожке к лагерю, но на него прикрикнули:
– Куда? А ну бери лопаты!