Не отрываясь, он смотрел на белую человеческую спину, слышал замирающий, всхлипывающий крик. Ужасным и непонятным было то, что солнце по-прежнему широко разбрасывало теплые лучи, небо нежно голубело, береза доверчиво касалась ветвями красной крыши комендатуры. Все было прежним, но в нем, в Толе, что-то изменилось в те минуты, пока кричал убиваемый человек: будто вошел кто-то в большую, ярко освещенную комнату, щелкнул выключателем и погасил часть лампочек.
Человека убивали бесконечно, и вот эта бесконечность вдруг оборвалась. Резче стали слышны удары, крик пропал.
Немцы взошли на крыльцо, закурили. Неподвижное тело страшно белело на траве.
А второй убежал. Его повели расстреливать в лес.
Когда после залпа Порфирка направился с лопатой к яме, из нее пружиной взметнулось что-то белое и исчезло в ельнике.
Человек, видимо, упал в яму за какое-то мгновение до залпа. И когда он вскочил на ноги, растерявшиеся немцы даже не сразу начали стрелять.
Через несколько дней опять появились «Толики». Их было уже четверо.
За клубом говорили:
– Опять кто-то поплатится.
– Ну, теперь «Толики» хитрее стали. Прошли по всем хатам, ни одной не миновали. У одних – попить, у других – огонька.
– Попробуй кто донеси: у тебя тоже были. А не были, значит, ты и есть самый подозрительный.
– Смекалка. Партизаны.
Так услышал Толя слово, пришедшее на смену «окруженцам», «примакам», «Толикам», слово, которое давно носилось в воздухе, – партизаны!