- Вот почему вы здесь оказались, Фаст. Джек говорит, что вы умеете писать.
Сначала они, все трое, стояли. Потом, как по команде, сели. Но мне присесть никто не предложил, так что я продолжал стоять. Они по-прежнему не сводили с меня глаз, словно во мне и впрямь было нечто диковинное. На самом деле ничего диковинного, конечно, не было. Росту - пять футов десять с половиной дюймов, пышная в ту пору шевелюра, круглые щеки, что, надо сказать, всегда доставляло мне немалые неудобства, ибо, стоило хоть чуть-чуть смутиться, как они заливались краской. Портрет завершали карие глаза и толстые очки в роговой оправе.
- Вы поняли, что я имею в виду? - послышался голос Дэвиса.
Я покачал головой.
- Он хочет сказать, - добродушно пояснил Хаусмен, - что вам предлагается ежедневно делать 15-минутную передачу на Би-Би-Си.
Я снова покачал головой. Если бы я расцепил ладони, видно было бы, что дрожат они, как листья на ветру. Меня не увольняют. Дело обстоит еще хуже.
- Ничего не получится, - сказал я.
- Это еще почему?
- Я просто не знаю этой работы. Никогда не писал для радио, никогда не работал в газете.
- А вашей анкетой никто и не интересуется, - сказал Барнс. - Мистер Хаусмен утверждает, что вы пишете хорошо и просто и что у вас есть политическое чутье. От вас требуется пятнадцатиминутная передача, в которой людям в оккупированной Европе рассказывалось бы, что происходит на войне, как действуют наши части и каковы надежды на будущее. Мы хотим, чтобы этот рассказ был прямым и честным, никаких соплей. И ничего придумывать не надо. В вашем распоряжении примерно 20 дикторов, каждый день вы будете выбирать трех - на англоязычные страны. Остальные будут работать над переводами.
- Все равно ничего не получится, - взмолился я. - Не сегодня-завтра меня призовут.
- Элмер Дэвис подошел, сдернул с меня очки и, пристально всмотревшись, сказал:
- Правым глазом вы фактически ничего не видите, так ведь?
- Отнюдь, - запротестовал я, - все отлично вижу.
- Вас не призовут, - сказал Элмер.
- Ну а если я запорю дело?
- Дадим вам неделю, если не справитесь - выгоним.
- А призовут, - утешил меня Барнс, - тоже ничего страшного, будете приходить на работу в форме. Если, конечно, вас не уволят до этого.
Меня не уволили. Недели перетекали в месяцы, а меня все не увольняли.
- Доброе утро, вы слушаете Голос Америки...
- Buon giorno...
- Guten morgen...
- Bonjour... - Раздавалось это слово, и становилось ясно, что миллионы французов, немцев, итальянцев, приглушив звук приемников, услышат сейчас то, что я написал: "Доброе утро, вы слушаете Голос Америки. Обстановка на фронтах..." Даже сейчас, сорок восемь лет спустя, в ушах моих звучит эта чудесная фраза, а глаза наполняются слезами: это Голос Америки; голос человеческой надежды и спасения; это голос моей прекрасной, замечательной страны, которая расправится с фашизмом и перестроит мир. Сомнениями в ту пору мы не мучались, никто даже не задумывался над тем, что принесут ближайшие годы. В то время мы просто гордились своей великой и во всех отношениях превосходной страной, так гордились, что нынешнему читателю этого не понять, как бы красноречив я ни был.