Я взял одно маленькое печенье, и мы с Алмазом двинулись дальше. Время было около часа, поэтому он, в предвкушении овса, уже пободрее затрусил к коновязи возле лесного склада. Это был самый тихий конец города. В дремотном воздухе пахло сосной, и лиственницей, и разогретой на солнце смолой. Я задал Алмазу овса и подождал, пока он все съест. После того как бессердечно со мной обошелся город, хорошо было постоять, запустив пальцы в лохматую гриву и слушая, как Алмаз жует. Я словно опять обрел место в жизни. Почувствовал себя почти так же уверенно, как перед тем. Но когда он доел овес и пришло время позаботиться о собственном обеде, я снова ощутил себя здесь чужаком, и путь до китайского ресторанчика дался мне вдвое труднее. Ведь Алмаз был старше меня. Старше, умнее и лучше разбирался во всяких важных вопросах. Он мог насладиться овсом даже в двух шагах от многоопытной Главной улицы. Я же до этого еще не дорос.
В ресторан я, впрочем, вошел. Но обедать не стал. Возможно, виной был мой желудок — от волнения мне казалось, что я не смогу проглотить ни куска. Возможно, виной был сам ресторан: горки апельсинов в витрине, и темно-зеленый фикус с такими тропическими листьями, и полусонный китаец за стойкой, и застарелый запах вчерашних окурков, в котором мои взращенные в прерии ноздри учуяли все ароматы Востока. С этой экзотикой как-то не вязался обед из мяса с фасолью и сладкого пирога. Я залез на высокую табуретку и заказал содовой воды с мороженым.
За несколько табуреток от меня сидел какой-то молодой человек. Я поглядывал на него с интересом.
Он был хорошо одет, и мне еще не приходилось видеть, чтобы человек чувствовал себя в такой одежде до того непринужденно. А между тем костюм его был сильно поношенный — локти блестели, рукава обтрепались. Руки у него были тонкие, почти как у девушки, но что-то в их спокойном изяществе меня смущало: в этих руках, пусть и тонких и нежных, чувствовалась сила, притом не та грубая сила рабочего человека, что была мне хорошо знакома.
Он курил сигарету и пускал колечки дыма в окно.
Не похожий на фермерских сыновей, каких я знал, однако не похожий и на того парня в желтых ботинках в лавке у Дженкинса, он смотрел в окно на Главную улицу, но был так же далек от нее, как я в моих скрипучих штанах и в обществе работяги Алмаза. На минуту я представил себе, что мы с ним приятели. Я допил содовую и, чтобы побыть с ним еще немножко, взял лимонаду. Почему-то это казалось мне очень важным — побыть рядом с ним, продлить это общение. У меня и в мыслях не было, что он может меня заметить, и в мыслях не было с ним заговорить. Мне просто хотелось побыть там, дать утешить себя чему-то дотоле неведомому, захватить это новое с собой в трехчасовую дорогу домой на старом Алмазе.