Чукчи одеты очень бедно, в протертые до кожи мягкие кухлянки и затасканные штаны. Опираясь на палку, дряхлый старик сосредоточенно следит, как я разбиваю кварц молотком.
Один из чукчей, большой детина со скуластым лицом, говорит, что здесь «Мане-ман» мало, а вот на востоке у мыса очень много, и обещает показать. В награду он просит отвезти его вместе с его уловом на шлюпке до конца утесов, где стоят яранги. Я иду с ним и с другим маленьким парнем вдоль утесов. По дороге он захватывает нерпичью шкуру, снятую целиком и набитую рыбой, и легко несет ее на плече.
В двух километрах далее — еще одна толстая жила, кварц переполнен серным колчеданом и сияет, как золото, когда я отбиваю куски. Чукчи в восторге, но очень удивлены, когда я говорю, что весь этот блеск ничего не стоит.
Но «мане-ман», к которому вели меня чукчи, лежит дальше и оказывается еще менее ценным; это только мелкие желваки серного колчедана в серой стене утеса. Вот и конец утесов, носящих название Энмытагын. В тундре, над пологим берегом, белеют яранги, на широком пляже бродят русские фигуры, а в море блестят белые борта вельбота. Необыкновенная встреча в таком далеком и мрачном углу: это сотрудники культбазы, приехавшие сюда сегодня из Чауна.
Русских трое — краевед Лобода и учительницы Абрамова и Волокитина. Они будут кочевать вместе с чукчами.
Как мне рассказывали потом учительницы, в течение шести месяцев постоянных кочевок им было очень трудно приохотить чукчей к учению. У каждой из них было очень мало учеников — два-три, редко до шести. Чукчи старались не стоять вместе, а разойтись на такое расстояние, чтобы сделать невозможным совместное обучение детей. Обстановка кочевки также мало способствует учению: чуть напьются чаю, полог убирается, и можно учиться лишь на морозе, где-нибудь у стада или в дыму костра в яранге. А вечером, когда расставят полог, опять пьют чай, едят и ложатся спать. По-видимому, главной причиной отрицательного отношения чукчей были шаманы — они считали учение опасным. Хозяин-яранги, в которой жила Абрамова, вскоре вызвал шамана, виновато сообщил ему, что вот у него два несчастья: во-первых, его выбрали в нацсовет, а во-вторых, пришлось приютить русскую. И духи уже гневаются; волки задрали двух оленей. Но он обещает, что в нацсовете он будет делать только то, что соответствует чукотским обычаям, а что касается русской, то она безобидная и почти что чукчанка, и если что сейчас еще делает не так, то потом научится. Последовавшее затем камланье [5] должно было избавить хозяина от дурных последствий этих несчастий.