А годы проходят, все лучшие годы…
Работать, писать, думать, изучать. Два дня буду работать с утра до вечера и вставать лишь затем, чтобы обдумать какую-нибудь фразу. А потом… поеду в Голицыно.
1892. Июль, 28.
Я похож на Антония, очарованного Клеопатрой. Вырвавшись из власти любви, я снова царствую. Сегодня я писал «Юлия Цезаря», изучал итальянский язык, разрабатывал «Помпея Великого», набрасывал строки из «Мимоходом» [40], читал Грота и Паскаля, разбирал Козлова и отдыхал на любимом Спинозе. Надо работать! Надо что-нибудь сделать! А то сколько говоришь о себе, а нет ничего: становится чуть-чуть смешно! За работу! Жизнь не ждет! «Помпей», теперь в тебе вся надежда!
… Вечером читал по-французски, исправил роман Вари [41], в нем нахожу выведенным себя, притом с идеальной стороны. Вся моя оригинальность перед ней в том, что я не объяснился в любви. Прочь чувство! Царствуй мысль! Здесь будет моя точка опоры, времени еще много впереди.
1892. Август, 19.
Как укрепляет работа. Правда, к вечеру часто я теряю всякое соображение, весь полон фигурами римлян и итальянскими словами, но зато ко мне вернулась былая твердость духа. На все смотрю спокойно и уверенно, гордо и правильно. Я верю в свое будущее, а любовь к Варе кажется смешной и пустой. Вперед! На победу!
1892. Август, 20.
Бывают минуты, когда готов послать к черту это горнило умственной работы, славу и искусство, чтобы жить солнцем, музыкой и любовью, счастьем» (М. Башкирцева). Впрочем, сейчас я не в таком настроении. Наоборот, я готов работать, трудиться, бороться. Я счастлив. Вперед!
1892. Август, 31.
Я рожден поэтом. Да! Да! Да!
Друга! Где я найду друга? Ему я высказал бы все, что кипит на душе. Что ж? Что? конечно, любовь…
Вот сказка старая, которой
Быть вечно юной суждено.
Но, впрочем, прочь лиризм! Проза, царствуй! Недаром ты задумал роман «Проза».
1892. Октябрь, 30.
Пишу «Каракаллу», но, по обыкновению, вместо того чтобы писать, больше воображаю общее восхищение, когда это будет написано. Продаю шкуру неубитого медведя… (Дневники. С. 5—9).
О моих стихотворных занятиях прознали в гимназии понемногу все. Так, я показывал свои переводы Энеиды Аппельроту преподавателю латинского языках. Учителю немецкого языка К. К. Павликовскому читал перевод из Шиллера, а тот прочел его Л. И. Поливанову. На уроках французского языка, тогда мы часто вместо перевода Charles XII весело болтали с учителем В.А. Фуксом, я читал свои эпиграммы на товарищей. Когда я начал увлекаться новейшими французскими поэтами, я стал распространять их в гимназии. Мой томик Верлена брал у меня тот же учитель французского языка, читал и, кажется, кое-чем остался доволен. Малларме привел его в отчаянье. Не помню уже, каким путем попало к Л.И. Поливанову мое подражание стихотворениям Верлена <…> Однажды, когда мы все толпились после урока, неожиданное выходит Л.И. Поливанов, ищет меня глазами, находит и подает мне бумагу.