— Где-то там прячется Старый Хоб,[3] — испуганно произнес Том, и глаза его затуманились.
Элис фыркнула и пренебрежительно сплюнула в темноту.
— А мне не страшно! — заявила она. — Мора легко с ним справится.
Скрестив два пальца — это всегда помогало против колдовства, — Том пополз обратно, чтобы поскорее выбраться на свет божий. Элис немного задержалась, и в этом не было никакой бравады перед Томом — ее с раннего детства воспитывала Мора, и она ничего не боялась.
— До сих пор не боялась, — тихо сказала себе Элис. Подняв голову, она посмотрела в чистое небо, где горело вечное невозмутимое солнце. — Матерь Божья… — начала она и оборвала. — Отче наш… — снова попробовала Элис и опять замолчала.
Ее рот раскрылся в безмолвном крике, она бросилась на землю, покрытую короткой жесткой травой, и с горечью прошептала:
— Боже мой, помоги. Я боюсь молиться Тебе. Она долго лежала, охваченная отчаянием, а когда села и огляделась, солнце уже переместилось, был самый разгар летнего дня, время девятого часа.[4] Медленно, как старуха, у которой болят все кости, Элис поднялась на ноги. Короткими шажками она побрела вверх по склону холма, туда, где бледной розовато-лиловой дымкой мерцали почки раннего вереска. Прямо над ее головой кружил и кричал чибис. Над ним в синем небе, поднимаясь все выше, порхал жаворонок, он свиристел, сопровождая каждую ноту ударом маленьких крыльев. Вокруг уже распустившихся цветков вереска, опьяненные солнцем, летали пчелы; пустошь источала сладкий запах меда. Этим теплым летним днем весь мир вплоть до самых крохотных букашек с радостью тянулся к солнцу, сливаясь в благодарном нестройном хоре, — весь мир, кроме Элис. Ледяной холод пронизывал ее душу.
Она шла, время от времени спотыкаясь, глаза опустив вниз, стараясь не сбиться с овечьей тропки. Порой тихонько постанывала, словно животное, попавшее в ловушку на долгую темную ночь.
— Как же мне отомстить? — вслух рассуждала она. — Как же мне отомстить? Как научиться выдерживать всю эту грязь, холод и голод?
Девушка остановилась на краю пустоши, у небольшой пирамиды из камней, которую сложили пастухи, чтобы не заблудиться. Она присела на один из камней, оперлась спиной об остальные, закрыла глаза и подняла к солнцу лицо, искаженное гримасой страдания.
Через несколько секунд она открыла глаза и, сощурившись, посмотрела на юг. Плоская равнина тянулась к горизонту, украшенному множеством оттенков зеленого — от темно-зеленых, буйно растущих вокруг трясины мхов до желтоватых чахлых трав, кое-как пробившихся из каменистой почвы. Корни вереска и увядшие цветы давали бледно-серый и бледно-зеленый тона, создавая унылый пейзаж неброской, изысканной красоты — наполовину пастбище, наполовину пустыня. Свежие темно-зеленые побеги вереска венчали бледные, как легкий иней, соцветия. Элис вгляделась в даль. К ней твердой и решительной походкой приближался человек, шотландский плед был переброшен через плечо. Элис в смятении встала на ноги, готовая в любую секунду повернуться и бежать прочь. Заметив ее движение, мужчина зычным голосом закричал, и ветер, дующий здесь даже в самые тихие дни, подхватил его крик. До девушки донеслись слова: