Эдик шел к цеху и думал, что бы такое Михалычу наплести, отвлечь его и проскользнуть в кабинет Щеглова. Но, войдя в цех, он понял, что ему повезло: ни Михалыча, ни сторожа цеха не было. Они, вероятно, сидели в комнате мастеров.
Пройдя по темному коридору, Эдик поднялся по тускло освещенной лестнице на второй этаж. Тут ему тоже повезло. Дверь была не заперта. Напился, Ванюша. Связка ключей, которую Эдик принес из дому, не понадобилась. Она бы не пригодилась и при закрытой двери. Это уж точно. Медвежатник из него никакой.
Дверь предательски скрипнула, и Жиров быстро проскользнул в темноту.
Парни свернули с освещенной аллеи к «Магнолии», оживленно обсуждая, как выбьют из Жирова признания. Какие именно признания, знал только Иван. Поэтому он и шел молча. Больше всех разорялся Максим. Человек, не знающий, кто такой Максим Слинько, с легкостью поверил бы в его кровожадность. Но Лешка просто усмехался и подтрунивал над другом. Иван тоже улыбался, но лишь из вежливости. На самом деле он не слушал, о чем говорил Макс, а думал о тех моментах в своей жизни, когда в ней (в жизни) водке не было места. Спорт, учеба, друзья, Марина.
Ваня поймал себя на мысли, что скучает по Марине, по жизни до…
«До того, как я поднял первый стакан! Черт!»
Вроде бы и пили, а мысли в голову лезут, будто с похмелья, когда просыпаешься в одежде на неразобранной постели и мучительно начинаешь вспоминать вчерашние похождения. И хорошо, если бы память отшибло напрочь. Так нет же – она, коварная, в сговоре с совестью подбрасывает (не все, только наброски) именно то, за что тебе особенно стыдно. И эти воспоминания мучают до тех пор, пока снова не напьешься.
«Надо напиться! А то разревусь сейчас…»
Вдруг Лешка дернул его за рукав:
– Ванюх, свет-то не горит.
Иван поднял голову. Они стояли в прямоугольнике небольшого двора, огороженного по периметру двухэтажными домами. Дом, где жил Эдик, весь светился, как новогодняя елка, а вот окна на втором этаже, принадлежащие ему, были темные.
– Макс, поднимись, а…
– А почему я? – Макс отстранился от ребят, будто боялся, что его силой запихнут в подъезд.
– Богатырь, где твоя удаль? – засмеялся Лешка.
Эдик включил маленький фонарик, прихваченный из дома, и осветил правый угол – на журнальном столике стояли пустые бутылки. Перевел луч фонаря влево, туда, где, как он помнил, находился письменный стол, и едва не выронил фонарик: за столом сидел улыбающийся доктор Соколов. Когда, немного упокоившись, он еще раз посмотрел в ту сторону, Илья Сергеевич исчез.
Эдик подошел к столу и выдвинул верхний ящик. Достал журнал, пролистнул его. Оттуда, словно напуганная кем-то птица, выпорхнул клочок бумаги. Эдик посветил на лежавший у его ног листок и поднял его.