- Так ты теперь решил жениться на Ксюше, чтобы загладить свою вину? - спросил Птицын.
- Не знаю... Может, ты и прав... И я даже в этом - подлец.
- По-моему, ты все преувеличиваешь... -- утешил его Птицын. -- А главное: теряешь чувство юмора. Ведь ты Ксюшу не придушил? Нет! Она осталась жива. Будем надеяться, что у нее не перелом, а ушиб... А если даже перелом, то он заживет за две недели... Я сам ломал палец, и знаю по опыту. Твоя сестра копчик не сломала?
- Нет! - ответил Кукес, скривив губы в усмешке.
- Ты на рельсы не лег?
- Нет!
- Вот видишь, сколько плюсов во всей этой истории. Наконец, ты доказал Ксюше, что любишь ее по-настоящему: ревнует - значит любит. Ей, наоборот, надо тобой гордиться! Кто в наше время может еще похвастаться такой бешеной страстью?!
5.
Птицын и Кукес подошли к институту. Бывают странные дни, когда привычные предметы кажутся новыми и назойливо лезут в глаза, как будто увидеть их важнее, чем открыть Америку. Птицын увидел крупным планом морг, слева примыкавший к институту. Он отчаливал в вечность, этот громоздкий пароход? Утлая посудина состояла из трех переходящих друг в друга палуб: за 2-м моргом - пединститут, бывшие бестужевские курсы для благородных девиц с пузатым маяком-куполом и фасадом-кормой, сплошь утыканной двумя десятками жутких одинаковых рож вместо иллюминаторов, которые изображали, кажется, чёрта - с остроугольной бородой, рогами, закрученными в спираль, крючковатым носом и вывернутыми наружу губами, скривившимися в демонической улыбке (а может быть, это были бараны?); третья палуба - здание военного архива, носовой частью рассекавшего Хользунов переулок. Институт, армия, морг - вот и вся человеческая жизнь!
У входа в институт, под козырьком, в промежутке между колоннадой и мусорным ящиком, курили девицы. Птицын издалека разглядел Верстовскую. Она, несмотря на холод, стояла без шапки, в дубленке нараспашку. Смеялась. Птицын вспомнил ее ровные остренькие зубы. Ей не было до него никакого дела: она смеялась!
Каждый раз у Птицына резко портилось настроение, как только он приближался к стенам института. Поводом для раздражения служила любая мелочь. Пестро разряженные девицы в дубленках и шубах обвязали вокруг бедер цветастые платки. "Что за дурацкая мода! - думал Птицын. - Как по команде нацепили, словно цыганки (Слава Богу, хоть Верстовская удержалась.)".
"Как можно, - раззадоривал себя Птицын, - мазать губы свекольной помадой?! Это еще хуже, чем зеленый маникюр! У них с душой что-то неладно... Вот они курят, ржут над очередным дурацким анекдотом, а сами боятся жизни! О чем они думают на самом деле? Молятся: "Мужа, Господи, подай, изнемогаю!"? Другая расшифровка МГПИ им. Ленина тоже годится: "Московский государственный питомник идиотов"...