Жрец приложил руку к ожерелью и закрыл глаза.
— Притча — это хорошо, — задумчиво промолвил Мо-готовак, — за притчу он тебе еще одни бусы навесит! Или зеркальце, как дикарю, всучит!
Он был раздражен и не скрывал этого. Но вождь не был бы вождем, если бы не умел держать себя в руках.
— Наверное, вы все правы, — сказал он, подводя черту под прениями. — Гримобучча не сделал пока ничего дурного. Пусть живет в стойбище, торгует, если захочет, а наступят холода — уйдет сам.
Старейшины покинули лужайку на рассвете, приняв соразмерное важности принятого решения количество “огненного пойла”.
Моготовак проснулся, когда полдень перестал быть таковым добрых полдня. Нещадно гудела голова, словно ее использовали вместо сигнального барабана Духи Грозы. Вождь ощупью отыскал подле себя законную супругу и сообщил слабым голосом:
— Жена, пить хочу. Принеси эту…
Он напрочь забыл название похлебки, что обычно помогала преодолеть недомогание после совещательной лужайки.
Жена, сонно покачиваясь на тоненьких ножках, помотала головой, приходя в себя. Жена вождя любила поспать и, в отличие от прочих жен, ей это часто удавалось. Тем не менее просьбу мужа выполнила с похвальной быстротой. Прожив вместе не один десяток зим, она угадывала желания супруга с полуслова:
— На, выпей эту…
Моготовак подумал было, что жена тоже не помнит название этой…, но мысль унеслась куда-то далеко-далеко, стоило поднести к пересохшим губам глиняную плошку.
В мозгах прояснилось, и вождь на четвереньках выполз из хижины. Младший отпрыск возился в строительной яме, перепачканный с головы до ног. Он заметил отца и радостно поделился:
— Гляди, батя, сколько “сердиток” отвалил Большой Человек!
Действительно, в руке у него было несколько блестящих кружочков.
— Просто так дал? — удивился Моготовак. Неужели он ошибался в отношении Гримобуччи?
— Как же, хапси прекана!
О, Духи! Как же испорчены нравы подрастающего поколения! Уж ежели всякие сопливцы в повседневной речи стали употреблять духомерзкие ругательства, до чего же вскорости докатится племя?!
Вождь с оттяжкой припечатал ладонь ниже спины духохульника. Сын взревел басом и, размазывая слезы по грязным щекам, стал оправдываться:
— Большой Человек все утро жаждой маялся. Я сбегал домой, отлил из кувшина то, что ты пьешь, когда голова болит. Он выпил и спросил, как это называется. Я сказал. Он дал мне “сердитку”. Пацаны перестали смеяться и за этой… побежали! Все.
— А остальные “сердитки” откуда?
— Я много названий ему сказал, все, что спрашивал.
— Ишь ты, оказия. Эта… ему понравилась. Эта… всем нравится, когда лишнего переберут.