Так вот, как я уже говорил, кардинал Кьярамонти убрал выигрыши, отложил карты и зеленое сукно — момент, когда все переглянулись с неудовольствием и одновременно восхищением перед человеком в пурпурной мантии: все восхищались его везением и умением владеть собой, хитростью и хладнокровием, с которым он хитрил, но более всего изяществом и умением выигрывать так, что за выигрышем не чувствовалось и тени вины.
— Как ваша книга, брат Гаспар? — с сердечнейшей улыбкой спросил кардинал Джузеппе Кьярамонти.
Однако в такие серьезные минуты брат Гаспар держался рассеянно и мог только скорбеть о своих деньгах, которые прикарманил его высокопреосвященство, и даже подозревал, что подобным же образом мысленно терзаются монсиньор Луиджи Бруно и архиепископ Ламбертини, и по всему по этому кардинал посчитал своевременным предложить всем угощение в виде хорошего вина и толики сыра. Его высокопреосвященство, чье смирение иногда заставляло его просить прощения за всякие пустяки, сказал без обиняков:
— Извините меня покорно, но врачи запретили мне это, и я иногда забываю, что другие кардиналы, монахи и монсиньоры пьют, причем изрядно.
Когда кардинал вышел, все вздохнули с облегчением и уже вполне добродушно оценили столь остроумное извинение и великолепное вино, которое как монсиньор Луиджи Бруно, так и архиепископ Ламбертини, весьма сведущий в Священном Писании, похоже, пробовали уже не раз, настолько явно они давали понять, что знают, где пурпуроносец Кьярамонти его хранит — очевидно, где-то недалеко; однако лица архиепископа и монсиньора мигом вытянулись, и на них проступило великое разочарование. Вино, которым его высокопреосвященство вознамерился попотчевать их, было не то, которое они ожидали, а совсем другое, которое, по его словам, изготавливали прямо тут же, в Ватикане, вино более чем посредственное, которое, по всей видимости, было хорошо знакомо обоим клирикам. Однако брат Гаспар принял его, ничем не выразив своего неудовольствия, то же сделал и монсиньор Бруно — что им еще оставалось? — между тем как архиепископ Ламбертини, ученый богослов-патриарх, попросил джин с тоником и двумя ломтиками лимона.
Он не скрывал своего раздражения, усугубленного заразительной нервозностью, окрашенной в мрачные тона, и кардинал Кьярамонти не мог обойти это молчанием, хотя на лице его и проступало легкое пренебрежение к неспокойному состоянию духа архиепископа.
— Я вижу, вы чем-то встревожены. Что вас волнует? — спросил его высокопреосвященство.
— Меня волнует то же, что и всех нас, — ответил архиепископ, почтя за лучшее скрыть подлинные мотивы своего удрученного вида. — Ватикан и будущее истинного учения Христова, которое мы представляем.