Вечером появляются другие: на прекрасно дрессированной машине подъезжают двое, оба в узких черных ботинках, один в ароматном джемпере, второй в черном костюме — белая рубашка, воротничок — как будто только что сдавал бухгалтерский отчет. Сдал на «пятерку».
Соседка спускается к ним и, задыхаясь от чего-то, курлыкает возле машины, а они будто бы распушаются, и перья их наэлектризованы — просто не видно под джемпером и под пиджаком, как там все с легким треском искрится.
В машине мягкие сиденья. В кармане черного пиджака презервативы.
Слышу, как Нина открывает окно и громко произносит:
— Тут разговаривайте, поняла? Никуда не уезжай. Слышишь или нет?
— Слышу, мам, — отвечает дочь спокойно и снова тихо курлыкает.
Потом машина послушно заводится, а через минуту хлопает дверь подъезда — девушка возвращается в квартиру к маме, улыбаясь самой себе.
Тем временем эти двое в машине говорят друг другу всякие пакости.
На ночь Нина кормит доченьку творожниками и пирожками. Она все время готовит, а я тоскливо принюхиваюсь, пытаясь различить начинку.
Другой сосед профессор, изучает какие-то точные науки, зовут Юрий, отчество забыл. Он никогда не улыбается и, уверен, даже не умеет этого делать. Половик возле его дверей самый чистый. Впрочем, возле моей квартиры вообще нет половика.
Когда Юрий поднимается на площадку, он все время приговаривает что-то. Дословно не разобрать, но что-то вроде: «...отвратительно... грязь!.. как самим не стыдно... это же натуральное извращение... ничто иное!.. нет, просто безумие какое-то...»
Если Нина играет гимн раз в полгода, то Юрий пылесосит раз в полтора часа, иногда чаще. Пылесос звучит остервенело и огрызается, как загнанный.
Однажды я курил в подъезде, громко говорил по мобиле, Юрий зачем-то открыл дверь — сначала первую, деревянную, в три замка, потом вторую, железную, еще в три замка. Глянул на меня и тут же закрылся, спасаясь, быть может, от микробов, ну и вообще от того, что я пылен, испепелен, тленен.
Однако я успел заметить, что он был в накрахмаленном белом фартуке, синих, выстиранных до бесцветности домашних брюках и в бахилах на ногах — вот как в больницах и поликлиниках выдают бахилы на резиночках, чтоб не топтали, — так он ходит по дому. Под бахилами были тапки. Носки его тоже успел заметить, под укоротившимися от стирки брюками они смотрелись как гольфы.
За спиной Юрия мелькнул его сын, тоже, кажется, Юрий, симпатичный парень лет восемнадцати. И он был в бахилах, я точно видел.
Дверь захлопнулась, вослед за ней деревянно гаркнула вторая, и тут же включился пылесос — профессор Юрий приступил к истребленью сигаретного дымка, проникнувшего в дом.