— Что?! Что? Ты? Сказала?
Либо дочка вообще отказывалась повторять произнесенное, либо это, напротив, заняло слишком много времени...
В следующий раз я услышал Нину часа через три.
— Никаких мне!.. — вскрикивала она. — Даже не думай!.. Вы сами дети!.. Да! Да, я тебе говорю! Пойдешь и сделаешь!..
Не умея снести всего этого, я поспешно оделся и отправился гулять.
Уже в подъезде услышал, что студенты, оказывается, тоже сидят дома, прогуливая занятия.
Черт пытал все еще недобитого бедолагу:
— Нет, ты мне скажешь, где ты это прячешь! Дебил дебилом, обкуренный придурок, а прячет так, что не разыщешь! Быстро сказал: где?!
Некоторое время, словно в ступоре, я прислушивался к их разговору.
Вдруг бедолага заплакал, а потом зарыдал, всхлипывая и непрестанно сморкаясь.
— Ладно, ну все... — в мгновение затишья вдруг раздался голос черта. — Чаю... хочешь?.. Будешь чай, эй?.. Бедолага ты, бедолага.
Навстречу мне поднимался Юрий, я поздоровался с ним, он что-то буркнул в ответ и разминулся со мной так, чтоб не прикоснуться ко мне и рукавом.
В сердцах я плюнул на пол.
— Мерзость... — шептал Юрий, открывая свой замок и обращаясь, казалось, и ко мне, и к студентам, один из которых плакал, а второй утешал, и вообще к миру. — Как отвратительно!.. Мерзость и безумие... Просто отвратительно.
В тот день с самого утра сыпал, лип и намерзал к грязи снег, и по этому снегу я пошел в сторону больших улиц и разноцветных фонарей.
Приходилось держаться дальше от дороги — грязь из-под колес летела во все стороны.
На единственной в нашей округе пешеходной улице гам авто стих, и на душе стало спокойнее.
Здесь водились разномастные молодые люди, никак и никогда не мешавшие друг другу. Кажется, кто-то из них был эмо, а кто-то гот или, быть может, панк. Я никогда ничего не понимал в этом, но при случае всегда вставал неподалеку и всматривался в них, покуривая.
Сегодня они мерзли и сбивались друг к другу поближе, притоптывая в своих ботинках на толстых подошвах и потряхивая головами с диковинными прическами.
В ушах, в подбородках, в бровях и в носах их блестели индевеющие серьги и шурупы.
Двое молодых людей непонятного пола целовались, сидя прямо на асфальте, в снегу. Одеты они были в одинаковые, почти черные от разнообразно налипшей, давно высохшей грязи брюки.
Наконец молодые люди оторвались друг от друга. Оба оказались парнями, оба были небриты, только у одного были чуть подкрашены глаза, а у второго — нет.
Я отвернулся и поспешил дальше. Ненакрашенным был сын Юрия, я его узнал.
Подходя к своему дому, я уже догадывался, что простыл. Меня поколачивало, и в голове стлался осклизлый туман, и кто-то все норовил присосаться к моим соскам то ли холодным, то ли горячим, то ли сразу холодным и горячим ртом.