Вздохнув, директор посмотрел на девочку, поглощенную чтением, огляделся по сторонам, словно опасаясь, что кто-нибудь его подслушивает, опустил голову и уставился на свои лежащие на столе руки. На Гашпараца не взглянул. Наконец сказал:
— Еще раз повторяю — неудобно мне. Это мелочь и ни с чем не связана. Видите ли, он все крутился возле сейфа. Как-то у меня пропали ключи, которые оказались у него в кармане.
День начался нервотрепкой. За завтраком девочка не переставая кашляла, что сразу же было поставлено в прямую связь с холодным соком и мокрыми сандалиями. Затянутое тучами небо давило, дул тяжелый южный ветер, лицо у Лерки было бледное, под глазами круги. Скривив губы, что, надо сказать, ее абсолютно не украшало, она процедила:
— Пора бы тебе понять — так любовь ребенка не завоюешь.
Гашпарац опустил голову: он хорошо знал, что отвечать нет смысла, к тому же в словах жены была доля истины. Но вместе с тем верил — девочка любит его прежде всего за то, что он не стесняет ее желаний. И она даже сейчас приняла сторону отца. Попыталась соврать:
— Мама, я выпила только один сок. Правда, папа?
Гашпарац почувствовал неловкость: не хотелось бы приучать дочь к заведомой лжи, хотя она героически принимала всю вину на себя. А поддержать ее — значило вызвать новую вспышку упреков и, кроме того, показать дочке, что и отец говорит неправду, если ему приходится туго. Поэтому он ответил уклончиво:
— Я точно не помню, хотя мне кажется…
Лерка многозначительно взглянула на него, а девочка скова раскашлялась. Он не ушел из дому, пока ее не уложили в постель. Когда он к ней наклонился, прощаясь, девочка шепнула:
— В следующее воскресенье поедем в Озаль. Ладно? Я никому ничего не скажу.
— М-м…
— А это не из-за лимонада. — Дочка боялась, что отец солидаризируется с матерью.
— Если ты так думаешь…
Какая-то нервозность царила и на улицах. Был один из тех дней, когда происходят заторы в движении, возникают транспортные происшествия и слышатся сигналы «скорой помощи», ибо у хронических больных возникают кризы. Оба его помощника выглядели так, словно ночь напролет кутили: бледные, с ввалившимися глазами; они сидели насупившись и курили явно без всякого удовольствия.
Неожиданно явился Штрекар, он тоже был сам не свой. Бухнулся в кресло, вытащил пачку сигарет.
— Вот и мы, — сказал он. — Только ни о чем не спрашивай.
— Следовательно, спрашивать будешь ты?
— Нет.
— Выпьешь кофе?
— Уже пил.
— Что же тогда?
— Я почем знаю?
Они помолчали, сидя в комнате, где впору зажигать свет, до того было мрачно. А на дворе ведь конец апреля.