если бы в этот самый миг дверь снова не распахнулась – да так стремительно, что створка с размаху ударилась о стену и в стакане с чаем звякнула ложечка.
В бокс реанимационного отделения ворвалась бледная, растерзанная мамхен: кофта застегнута криво, взгляд безумный, в руке авоська с четырьмя бугристыми апельсинами.
– Робчик! Сынулечка! – отчаянно закричала Лидочка Львовна.
– Мама! – еще громче воскликнул свихнувшийся десятиклассник и разрыдался – горько, взахлеб, как не плакал уже наверное лет пять.
Авоська упала на пол, желтые шары покатились по линолеуму. Мамхен обхватила перепуганного сына, стала его гладить, целовать в растрепанную макушку. Сама тоже завсхлипывала, сбивчиво заговорила:
– Позвонили, не волнуйтесь, цел, так повезло, так повезло, а я не пойму, чего повезло-то, ах ты, ах ты. Басманово какое-то, райбольница, а я даже не знаю, с какого вокзала. С Киевского, электричка в 12.55, двадцать минут до отхода, а на перроне очередь, апельсины дают, я встала, а сама думаю – не успею, ах ты, ах ты, как будто это имеет значение. Но успела, за минуту до отхода, вот, где они, упали, только килограмм в одни руки, я говорю, мне сыну в больницу, а они говорят, всем в больницу, миленький, господи, я у главврача, только что, Семена Ефимовича, он сказал, всё хорошо, всё обошлось, я даже испугаться не успела…
И стало Робу так хорошо, так спокойно под этот ее поток сознания, и музыка не то чтобы пропала, но стала тихая, умиротворяющая, без барабанной трескотни.
– Мама, да всё нормально, я в порядке, – прогнусавил он в нос, уже стыдясь, что так раскис.
Вытер слезы, надел очки, посмотрел мамхену в глаза…
– Аа!
Затравленно вжал голову в плечи.
Искры! Зеленые! Из глаз! У родной матери!
Ну, это был уже чистый фильм ужасов.
– Что? Что? – переполошилась Лидочка Львовна, но другой голос – хрипловатый, с придыханием, заглушил ее причитания: «Ах ты, ах ты, Ефимович этот, ну конечно, райбольница, мальчик мой бедненький, в Первую градскую, там настоящие специалисты, у Зинпрокофьевны брат, ах ты, ах ты, бледненький-то, бледненький, и глазки, как у маленького, когда ветрянкой, машину, в Москву, скорее…»
Замер Роб, прислушиваясь к хрипловатому голосу. Еще не окончательно врубился, но уже тепло было, даже горячо. Голос был совсем чужой, незнакомый, но слова мамины: и это «ах ты, ах ты», и библиотечная начальница Зинаида Прокофьевна, у которой брат заведующий отделением в Первой Градской больнице.