Николай остановился на крыльце. Отсюда была видна сопка и камни, но человека там уже не было. Он или спустился ниже или прошел дальше к кустам орешника, который поднимался по противоположному склону почти до вершины сопки. Услышав разговор, из дома выглянула Марфа Тимофеевна и поздоровалась, как показалось Николаю, как-то заискивающе, обрадованно. Зубенко некогда было обращать на это внимание, его мысли были поглощены человеком, который поднимался перед ним.
Словоохотливый Никанорович, найдя внимательного слушателя, говорил обо всем, перескакивая с одного на другое, как это умеют делать старики. Он рассказал и про огород, который они с Марфой Тимофеевной осмотрели, и про последние события в мире, и про свою дочь в городе. Николай, занятый своими мыслями, только поддакивал и кивал головой, делая вид, что внимательно слушает. Старик, обратив внимание, что постоялец приспособил под турник трубу, которая лежала в подполье, переключился на нее.
— А и правильно приспособил. Что ей без делу валяться? Притащил на всякий случай…
— Кого?
— Да трубу!
— А-а…
Никанорович с восхищением рассматривал крепко сбитую фигуру квартиранта.
— А ты, видать, здорово на энтой штуке упражняешь. Силы не занимать, поди… А я и в молодости не мастак был насчет силы. Хвастать не буду. Да и в ту пору некогда было. С зари до зари на работе. Не до спорту. Умаешь спину за день-деньской, доберешься до хаты — и набок. Утречком, чуть свет, снова вставай. Так вот и крутились. Уж после революции жизнь налаживаться стала. Сойдемся в воскресенье верховские против низовских, стенка на стенку, носы друг дружке пораскрасим — вся и физкультура. А и у нас были мужики — кочергу узлом вязали. Кузнец Митрофан силен был, но старшой сын пообогнал его. У барыни однажды быки подрались. Породистые были, черти. Один другого помял сильно. Так энтот сын Митрофана его на себе в усадьбу припер. Версты две топал. А в том бугае пудов двадцать пять было.
— Это что, четыреста с лишним килограммов?
— Так выходит. Ушел он потом из деревни. Циркачить стал.
Николай заинтересовался разговором, продолжая следить, не появится ли снова Рязанцев. Он спросил старика:
— А где вы жили, Петр Никанорович?
— В Белоруссии. Войну там перемучились, а после войны сюда вот подались к старшому сыну. Да его перевели еще дальше на Север, а мы тут прижились, попривыкли. Да и домом обзавелись, не бросишь. В прошлом годе и меньшого проводили служить. Одна дочь осталась в городе.
— Старый, что там тары-бары развел? — подала голос Марфа Тимофеевна из дома. — Человеку, может, отдохнуть надо. Иди-ка, подмоги.