— Что здесь происходит, Суини? — хрипло спрашивает он.
Мне хочется, чтобы он прекратил называть меня по фамилии.
— Она предлагает, чтобы праздник был посвящен римской теме и чтобы мы все пришли в соответствующих костюмах и разговаривали бы на латыни, — сообщаю я.
— Это один из странных английских обычаев? — Он снимает солнечные очки.
— Нет, только один из странных северолондонских.
Выглядит он ужасно, как будто для него сейчас конец длинной ночи, а не начало нового дня. Его глаза настолько воспалены, что даже мои собственные начинают слезиться.
— Думаю, вам лучше не снимать очки, — говорю я, указывая на Изобэль. — Вы в хорошей компании.
— Я сейчас взорвусь, Суини, — говорит он и издает звук, похожий на взрывающуюся бомбу.
Буквоедка бросает на нас неодобрительный взгляд.
— Моя жена ушла, — продолжает он. — Забрала с собой детей и уехала в Штаты. А моя младшенькая спросила, не был ли я в хлеву.
— Что она подразумевала?
— Непостоянство, — ответил он. — Но я не изменял. Я прохожу периоды самоуничтожения, а потом снова возвращаюсь. Это мой способ справляться с жизнью.
— Тогда что же вы тут делаете, если вы больше не родитель? — спрашиваю я.
— Через четыре недели я начинаю сниматься в фильме, в Праге. И я не придумал ничего лучше, чем прийти сюда. Это интереснее, чем смотреть телевизор. И мне нужно было проследить за вами.
Досчитав мысленно до двухсот пятидесяти, я позволяю себе поднять глаза и украдкой взглянуть на Роберта Басса. Рукава его белой сорочки небрежно закатаны, кожа рук загорелая. Он сидит, откинувшись на спинку стула и вытянув перед собой ноги. Указательный палец его левой руки, тот самый палец, которым он дотрагивался до меня, рисует на пыльном столе маленькие кружочки. Другой рукой он периодически ерошит волосы, до тех пор, пока они не встают дыбом.
Я вызываю в памяти череду неловких ситуаций, которыми изобиловала в тот день вечеринка, как ученый, собирающий эмпирические данные, чтобы вычислить возможность стихийного бедствия. Я думаю о людях в офисах в Колорадо, ежедневно отслеживающих мельчайшие движения тектонических слоев земного шара, чтобы предсказать вероятность землетрясения. Если бы они приложили свою науку к моей жизни, то, без сомнения, пришли бы к заключению, что серьезный инцидент все еще неизбежен. Я решаю, что превратилась в тектонический разлом Сан-Андреас.
Я закрываю глаза и перевожу дух, пытаясь удержаться от вздоха. Я могу вспомнить запах овечьего пальто Изобэль, капающий кран, ощущение жара его руки на моем теле — впоследствии я смотрела, не осталось ли от нее отпечатков. Я думала о том, насколько растянулась ткань моего платья, когда он стягивал его с моего плеча. Вероятно, оно уже никогда не приобретет снова прежнюю форму. Я начинаю задаваться вопросом: интересно, что бы он сделал дальше, если бы Знаменитый Папа не помешал нам? Я представляю себе руку, вычерчивающую сейчас круги на столе, под тканью моего платья, двигающуюся по моему телу. И громко вздыхаю. Знаменитый Папа слегка толкает меня локтем.