— Посмотрите, какая любопытная гравюра! — произнес Танкред. Он стоял в углу комнаты и рассматривал небольшую, изрядно выцветшую гравюру. Она висела в нише и не бросалась в глаза, так что в наш первый визит в этом доме ни я, ни Карстен ее не заметили. Мы подошли поближе. Это был портрет человека в одеянии священника, старинное изображение с рафинированной проработкой деталей подобную тщательность можно увидеть в работах немецкой школы. С особым усердием художник занимался руками своей модели: сложенные на коленях спокойные руки довольно правильной формы, с длинными, тонкими пальцами производили, на редкость, тревожное и отталкивающее впечатление — что-то в них было, как мне показалось, от насекомого. К несчастью, лицо на портрете почти полностью покрывало безобразное коричневое пятно.
— Жаль, что она так попорчена, — заметил Танкред, — очень любопытно было бы взглянуть на его лицо.
— Интересный портрет, — пробормотал Йерн, — весьма интересный… Посмотрите на руки, мне кажется, они похожи…
— Извините, что я задержалась! — сказала Лиззи, появляясь с уже зажженной лампой. — Мне пришлось заливать парафин.
— Не знаешь, чей это портрет? — Танкред кивком головы указал на гравюру.
— Это Йорген Улле, «пиратский пастырь», который выстроил этот дом. А на заднем плане вы видите город Лиллезунд в одна тысяча восемьсот десятом году… Но я не люблю эту гравюру… Ну, пойдем? Сходим быстренько наверх, а потом выпьем кофе с ликером, я поставила воду.
Под предводительством Лиззи мы поднялись наверх по узкой деревянной лестнице с выщербленными ступеньками и оказались на просторном чердаке. Сквозь маленькое и грязное чердачное оконце пробивался узкий луч солнечного света по углам было вовсе темно. Огромная паутина свисала с верхнего угла окошка. Она сверкала и переливалась на фоне темной стены, придавая окну очарование романтической заброшенности. Запах пыли шибал в нос, и было очень жарко.
Лиззи быстро прошла через освещенное пространство, в свете ее лампы всего в нескольких метрах перед нами неожиданно обнаружилась стена и дверь. Дверь была низенькая, с коваными петлями и уголками, на ней висел большой, ржавый и тоже кованый замок. Лиззи поставила лампу на пол и достала из кармашка передника огромный ключ, вставила его в замочную скважину, повернулась к нам и сказала шепотом:
— Ну вот… Только я боюсь открывать! Может, кто-то из вас…
— Дай-ка мне! — завороженный этим замком и дверью, я поспешно шагнул вперед.
Разумеется, я никогда не считал себя отчаянным смельчаком, но любопытство, а возможно, и безнаказанность иной раз берут верх над моей природной осторожностью, если не сказать — трусостью. Когда я был маленьким, меня одолевала жажда приключений, опасных путешествий и смелых открытий, и я обожал чердаки и подвалы. Особенно подвалы, потому что там было темно! В десять лет я не расставался с фонариком и к двенадцати я обследовал все подземные ходы, переходы и погреба не только в нашем городском районе, но и в центре. Я был признанным чемпионом среди мальчишек на нашей улице, некоторых я брал с собой, но обычно показывал им уже известные мне маршруты, чтобы блеснуть, так сказать, эрудицией и оставить себе честь и славу первооткрывателя.