В то ее двенадцатое лето Машка тяжело заболела, недели через две после прыжка с камня, так напугавшего Диму. Заболела, переполошив всех — и бабушку Полину Андреевну, и его родителей, и самого Диму. Распахнув входные двери настежь, его родители бегали туда-сюда, давали ей какие-то лекарства, питье, варили специальный морс, вызывали скорую.
— На воспаление не похоже, хрипов в легких нет, — затруднился в диагнозе приехавший врач скорой, — возможно, простуда такая сильная, но скорее вирус. Сейчас в городе зарегистрировано несколько случаев тяжелейшего вируса. Если к утру температура не спадет, вызывайте еще раз скорую, будем госпитализировать.
Сделав Машке уколы, врач выписал кучу рецептов, рекомендовал как можно больше давать пить, заставлять, если отказывается, и уехал.
К утру температура у Машки немного спала, и перепуганные взрослые, успокоившись, смогли поспать. Казалось, что болезнь отступила, родители, проверив Машку, ушли на работу, а Дима отсыпался после ночной суматохи. Его разбудил звонок -в дверь, он открыл, потирая заспанное лицо и позевывая, и проснулся в один момент, увидев Полину Андреевну.
Постаревшая за одну ночь, осунувшаяся, бледная, с перепуганными глазами, она сложила ладошки в замок, умоляюще прижав их к груди.
— Димочка, ты можешь посидеть с Машенькой?
— Да, конечно, Полина Андреевна! Как она?
— Ей снова стало хуже. Утром вроде полегчало и температура спала, а сейчас опять поднимается, она без сил совсем, даже разговаривать не может, ослабла. Димочка, посиди с ней, мне надо в аптеку и на рынок — меда, малины, шиповника купить и трав всяких. Я поспешу, чтобы скорее обернуться.
Дима быстро оделся, запер квартиру и вошел в распахнутые соседские двери. Полина Андреевна, собираясь в прихожей, на ходу говорила:
— Все время давай ей пить и температуру меряй. Если поднимется выше сорока, сразу вызывай скорую.
Машка металась на своей узенькой, девичьей кроватке, постанывала, комкала ладошками одеяло, шептала что-то невнятное. За одну ночь болезнь слизала с нее весь южный, в черноту, загар и забрала все силы. Дима, поддерживая голову девчушки, попытался ее напоить, налив в кружку морса из кувшина, стоявшего на столике у кровати, но она шептала:
— Нет, нет, — и отворачивалась, не открывая глаз.
Она была такая маленькая, тоненькая, словно бестелесная, бледная, только щеки полыхали алым болезненным румянцем.
Она вдруг перестала метаться, расцепила ладошки, выпустив из рук сбитое в ком одеяло, раскинула ручки и затихла.
Дима сел на стул рядом с кроватью, взял в руки маленькую обессиленную ладошку.