Он был хорош, хорош!
В летних светлых брючатках, в рубашке с короткими рукавами, навыпуск, удачно прикрывающей пузцо и отяжелевший от должностной сидячей работы и пристрастия к гурманству задок, накинутый на плечи свитер, с нарочито небрежно завязанными впереди рукавами, летние туф-. ли — все одного торгово-бутикового заведения, дорогой одеколон, очки, часы в ту же смету, прическа волосок к волоску, маскирующая плешинку.
Хорош, хорош!
Машка не ответила. Хотела было указать направление его дальнейшего прогулочного движения, с уклоном в эротику, но передумала. Раньше сядешь — раньше выйдешь! Он рвался поговорить, заселился в пансионат каким-то образом, она второй день от него скрывалась.
Ну, пусть выскажется — и домой. Домой! Прибыла и вторая порция кофе и вина. Бывший — слава Тебе в который раз, Господи, — муж отреагировал на бокал с вином укоризненно поднятой бровью.
Он сел за ее столик, сделал заказ.
Маша отпила вина, докурила сигарету и ткнула в пепельницу, принесенную официанткой вместе с ее заказом.
— Нам надо поговорить! — объявил тему дня Юрик, когда девушка отошла от столика.
— Мне не надо, — отозвалась Маша, обозревая речные дали, поля-леса, холмы-пригорки — перспективу, как говорят художники.
Смешно, до грустных слез — ей было безразлично, чужой, неинтересный, малоприятный мужчина — о чем говорить? Как отшивают навязчивых ухажеров?
Как? Каким непостижимым образом в один день человек, с которым она прожила пять лет, мог стать совершенно чужим, неприятным?
И только — неприятным, никаких глубинных чувств, ни ненависти, ни обиды, ни обвинений, ни злости. Ничего!
Пусто!
«В душе так пусто, как в соборе, когда в нем овощи хранят!» — подкинула память к размышлениям строчку из дементьевских стихов.
— Я думаю, что за этот месяц ты успокоилась и поняла, что нельзя так сразу, с кондачка, разрушать то, что сложилось за пять лет! — изрек Юрик явно домашнюю заготовку.
Машка не удивилась, если б узнала, что и кон-спектик имеется.
И витиевато как: «с кондачка», с завуалированной формой обвинения.
Или прямой формой обвинения.
Он всегда так строил фразы, о чем бы они ни говорили — о погоде, еде или его носках, чиновничий интеллект обвинял, указывал, поучал.
Господи боже мой! Как она прожила с ним пять лет?! Куда смотрела, чем слушала?!
Коматоз, не иначе затяжная пятилетняя кома.
«Не начинай, Мария Владимировна, все ты уже обдумала, выводы сделала, еще месяц назад! Никуда не смотрела — работала! Хорошо хоть пять лет, запросто могло быть и больше!»