Изнутри церковь казалась гораздо больше, чем снаружи. Серые колонны центрального нефа, составленные из каменных ростков разной толщины, тянулись к стрельчатым аркам и, истончаясь, взмывали выше, к бледным витражам и ребристым сводам. Пол был испещрён чёрно-белой геометрической мозаикой. Изредка под ногами льдисто похрустывали осколки цветных стёкол. Темнота дышала из боковых нефов запахом пыли и холодного камня.
— Пахнет склепом, — заметил Эдельман. — Здесь даже холоднее, чем на улице. Это не здание, а труп.
— Напротив, — не согласился Штернберг. — Пахнет вечностью. Это здание не мертво, оно спит. И оно нас слышит.
Они медленно пошли вперёд, оставляя в пыли отчётливые следы. Скрип офицерских сапог казался в тишине церкви кощунственным. Штернберг стащил с головы криво сидевшую фуражку, и Эдельман машинально сделал то же самое.
— У этого здания, — тихо заговорил Штернберг, — есть память, и такая, что человеку даже не вообразить. И у него есть душа. Чувствуете?
— Это всего лишь пыль. Я даже запаха ладана не слышу… — Эдельман осёкся и умолк, посмотрев на спутника. Штернберг шёл с закрытыми глазами, подставив лицо словно бы свету невидимого солнца. Он улыбался, и эта его улыбка не имела ничего общего с обычным уродливым оскалом.
— Какая здесь чистота. Нигде в городе не дышится так легко, как в храмах. И ни в каких других постройках не бывает так светло.
— Но здесь же мрак. — Эдельман с недоумением наблюдал за Штернбергом. А тот остановился, будто прислушиваясь к чему-то, и заметил:
— Здесь некогда был прекрасный хор.
— Зачем вы привели меня сюда, рейхсмагиер?
Штернберг не ответил. Они направились дальше. Вскоре остановились точно в средокрестии: впереди был алтарь, по бокам в обе стороны уходил в полумрак трансепт (почти все его окна уцелели, но были очень темны от пыли или копоти), а вверху светлел фонарь восьмиугольного купола. Штернберг задрал голову, разглядывая звездообразные рёбра, поддерживающие купол, Эдельман же посмотрел под ноги — по полу змеился вписанный в восьмиугольник лабиринт, выложенный чёрными и белыми плитами. В центре его, как заветная цель, лежала белая восьмиконечная звезда, составленная из двух крестов.
— Смотрите, настоящий лабиринт, — вырвалось у Эдельмана.
Штернберг поглядел вниз.
— Точно… Мне это напоминает мозаику собора в Амьене. Следуя на коленях по ходам подобного лабиринта, амьенские грешники приносили покаяние. Лабиринт там настолько сложен, что каялись они больше суток, к тому же на каждом повороте обязаны были прочесть «Отче наш».
Штернберг опустился на одно колено, снял перчатки и ладонью стёр пыль с середины изображённой на полу звезды.