— Ножом режут не охрану, а пищу, — пояснил Штернберг, покачиваясь с пятки на носок, глядя поверх светло-серой фуражки генерала. — У всех цивилизованных людей принято пользоваться за столом ножами.
— И заключённый тот — тоже, по-вашему, цивилизованный человек?
— Вполне. Во-первых, он хорошо владеет ножом, правда, не совсем по назначению, во-вторых, твёрдо знает, где у человека расположено сердце. Чем не представитель цивилизации? Он оставил мне на память очень симпатичный шрам…
— Прекратите юродствовать, Альрих, это совсем не смешно. А по поводу заключённых…
— …Мы уже столько раз спорили, что не следует начинать всё сначала, — закончил Штернберг. — Тем более если заранее известно, что каждый останется при своём мнении. — Он поглядел вниз, в блёкло-голубые глаза Зельмана, всегда полуприкрытые тяжёлыми, в тонких прожилках, веками, и уже отвернулся, но Зельман вдруг крепко сжал ему локоть широкой рукой в лайковой перчатке и рывком развернул к себе. Штернберг знал, что сейчас будет очередное строгое внушение, — с некоторых пор Зельман возвёл такие выговоры в ранг своих священных обязанностей.
— Сколько раз я вам повторял — мне надоело ваше чёртово ухарство! Альрих, человеку многое свойственно, но только не бессмертие. Мне, конечно, импонирует — и всегда импонировал — ваш пуленепробиваемый оптимизм, но иногда он начинает граничить с помешательством. Вы прекрасно знаете, чем закончил Лигниц. Альрих, я не хочу видеть вас в деревянном ящике. Кого угодно из СС, мне наплевать, но только не вас.
Штернберг комкал в кармане влажный платок. Руке его было больно, пальцы Зельмана впились в самое чувствительное место на сгибе локтя, и он отступил назад, высвобождаясь.
— Не беспокойтесь, загнать меня в ящик не так-то просто. Если даже самому Мёльдерсу не удалось это сделать…
— Однако на больничную койку Мёльдерс вас всё-таки загнал, — сухо заметил Зельман.
— Но самому ему пришлось гораздо хуже…
— Не сомневаюсь, — растянув губы в подобии улыбки, Зельман посмотрел на Штернберга с гордостью почти отеческой.
Синие утренние тени стелились им под ноги, ломаясь на стыках неровных плит.
— Скажите, Альрих, зачем вам понадобилось ещё и с Зиверсом ссориться?
— Ссориться? — переспросил Штернберг с обычным своим тихим смешком. — Мы лишь немного поспорили о значении предстоящей операции. К слову, о сути её Зиверсу почти ничего не известно, впрочем, ему и не положено знать. Посему его аргументы были просто смешны и совершенно не по адресу. Да и разговора у нас, собственно, не получилось: он меня плохо знает и оттого слишком боится.