— Успокойся, Серж. Тебе, конечно, все будет компенсировано. Я заплачу и за макет, и за материалы. Останешься доволен.
Он выбрался из-за стола, подошел к своему знаменитому сейфу и, отомкнув дверцу, вытащил несколько тугих пачек новеньких червонцев и шлепнул их передо мной на стол.
— Тут тебе и за клей, и за картон с пенопластом. Ты доволен?
— Что ты суешь мне свои деньги! — вскричал я. — Хоть для приличия сначала меня спросил, как мне это нравится. Как ты смеешь хозяйничать у меня дома!
— Ненужные нервы! — поморщился Папа. — Опять не доволен? Думаешь, мало? — Он приподнял бровь, перебирая пачки. — Но это больше не стоит. К тому же, если рассуждать юридически, тебе за твою работу уже заплачено. Так что это, так сказать, компенсация за моральный ущерб.
— Ты думаешь меня осчастливить своими паршивыми деньгами? — крикнул я.
— Больше я тебе все равно не дам, — угрюмо повторил он. — И этого, уважаемый, выше крыши.
— Подавись ты своими деньгами!
— Ну да, — повышая голос, кивнул Папа, — как я забыл, ты ведь у нас катишь под блаженного. Ты и без денег навечно счастлив. Одним ощущением… В Москву захотел! Вот тебе Москва! — Он сложил кукиш.
— Удивительно! Что с людьми деньги и власть делают! — в сердцах воскликнул я.
— Ты припрятывал у себя секретные материалы! Уж не снюхался ли ты с моими врагами, а? — выкрикнул в ответ Папа. — Вот что надо выяснить!
— Эдак скоро у тебя все врагами сделаются! А между тем ты сам себе — первейший враг!
— Болван! — заорал он.
— Мерзавец! — заорал я в ответ.
— Скотина!
— Негодяй!
Так мы орали друг на друга, перебрасываясь ругательствами, как дети, случается, яростно перебрасываются подушками. Но в том-то и дело, что мы были не дети, и я наговорил такого, чего не стоило говорить ни в коем случае. Глядя на Папу, на его лицо, перекошенное злобой, как бы почерневшее, несмотря на алевший на щеках румянец, мне сделалось не по себе. Таким я его никогда не видел. В эту секунду мне и в голову не пришло, что мы с ними старые товарищи, дальние родственники. Какие к черту, товарищи и родственники! В его серых, чуть водянистых глазах было что-то беспредельно ненавидящее, чужое, тупо-жестокое. Я уже говорил, что он всегда казался мне довольно заурядным человеком. Увидеть подобную тупую ненависть в глазах заурядного человека, столкнуться с ним лбом на узкой дорожке и почувствовать всю его упертость — вот от чего действительно становилось страшно.
Вдруг мы оба замолчали. Как будто к чему-то прислушиваясь. Мгновенно наступила тишина. И в этой прозрачной тишине послышался легкий плеск воды. Мы одновременно посмотрели в окно и увидели, как по озеру скользит лодка, весла легко ныряют в воду, а в лодке, чуть откинувшись назад, сидит Альга. Работая веслами, она смотрела на нас своими спокойными изумрудными глазами, и масса ее густых волос колыхалась в такт движениям. Все вокруг было натурально — лесное озеро, голубое небо, сияние полуденного солнца.