Они прошли уже несколько миль. Стоял теплый весенний день, и Джек почувствовал, что уже весь взмок, хотя мать по-прежнему не снимала своей заячьей накидки. Ближе к середине дня она вывела их на тенистую поляну. Джек заметил, что дышит она тяжело и взгляд ее стал каким-то тяжелым. Пора ей уходить из леса и перебираться в город к своим. Джек решил, что непременно уговорит ее.
— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросил он.
— Конечно, — коротко ответила Эллен. — Мы пришли.
Джек оглянулся. Он не узнавал этого места.
— Здесь похоронена моя мать? — спросил Джонатан.
— Да.
— А где дорога? — спросил Джек.
— Вон там.
Осмотревшись еще раз, он почувствовал, что узнает эту поляну, и воспоминания о прошлом нахлынули на него щемящей тоской. Прямо перед ним стояло большое каштановое дерево; когда-то он играл здесь в свою любимую игру «который крепче»: на веревку привязывал каштан и бил им по другим; вся земля вокруг была после этого усеяна сбитыми плодами; сейчас дерево было все покрыто крупными белыми цветками, похожими на свечи, которые уже начинали опадать, и с каждым порывом ветра легкое белое облако срывалось с его ветвей и медленно опускалось на землю.
— Марта рассказывала мне, как все было, — сказал Джек. — Они остановились здесь, потому что твоя мать не могла идти дальше. Том развел костер и сварил немного репы на ужин: мяса у них не было. Она родила тебя прямо здесь, на земле. Ты был очень здоровеньким, но с ней что-то случилось, и она умерла. — Неподалеку от дерева возвышался небольшой, поросший травой холмик. — Смотри, — сказал Джек. — Видишь?
Джонатан кивнул, ему с трудом удавалось сдерживать свои чувства.
— Вот ее могила. — Пока Джек говорил, с дерева слетело еще одно белое облако, и лепестки цветов ковром накрыли холмик.
Джонатан опустился рядом с ним на колени и начал молиться.
Джек стоял молча. Ему вспомнилось, что он испытал, когда нашел в Шербуре своих родных. А Джонатану сейчас было во сто крат тяжелее.
Он медленно поднялся с колен.
— Когда я стану приором, я построю на этом месте небольшой монастырь с часовенкой и приютом, чтобы ни одному страннику не пришлось больше замерзать в этом месте холодными зимними ночами под открытым небом. Этот приют я поставлю в память о моей матери. — Он взглянул на Джека. — Ты, наверное, даже не знал ее имени?
— Агнес, — ответила за сына Эллен. — Твою мать звали Агнес.
* * *
Речь епископа Уолерана прозвучала весьма убедительно.
Он начал с того, что рассказал, как быстро продвигался Филип по церковной иерархии: в двадцать один он был простым келарем в монастыре; потом, в двадцать три, стал настоятелем обители Святого-Иоанна-что-в-Лесу; а в двадцать восемь — необычно рано — уже занял место приора в Кингсбридже. Уолеран все время упирал на молодость Филипа, стараясь убедить суд, что такое раннее продвижение сразу же заронило зерна высокомерия в душу приора. Потом он подробно описал лесную обитель, сказав о том, что ее удаленность и уединенность от мира порождали у настоятеля чувства чрезмерной свободы и независимости.