— Какое там зря? Давай, братан, тебя встретит Саша из одиннадцатой группы, я этих бросить не могу.
Когда Диланян через пять минут пришел на место встречи, его изумленному взору предстала следующая картина.
Лес сухой. Осень буйствует, но дождя еще не было. Одна лужа, наверное, во всем лесу, в самом большом лесопарке Европы. Одна лужа на пятачке. На пеньке сидит изумленный Ярослав. Возле лужи Шеев обнимает тоненькое деревце. Причем обнимает так, как будто это не палочка толщиной в три сантиметра, а как минимум баобаб. Когда он пытался падать, возникало ощущение, что локти его упирались в кору этого невидимого баобаба и не двигались — они имели поддержку.
Шеев сосредоточенно плюет на что-то явно биологического происхождения, облаченное в Изину куртку.
— Толь, ты на Изю плюешь, — подал голос Ярослав.
— Не надо! — уверенным голосом командира возразил Толя. — Он в двух метрах от меня!
— Кх-м. В общем-то, верно. Только в двух метрах вниз, а не в сторону, Шеев, — заржал Ярик. — Оганес, что мне с ними делать?
— Билят! Ти какого хрена прыкалываешься? Бомжа какого-то одели в куртку Изи и падлавит мэня хатитэ? Не выйдэт! — взбесился Диланян. — Что это за бэлая хэрня в этой чорной грязной ямэ? Зачэм ти мэня разбудыл? Будет каникул, поедем ка мне, канак пит будем, сказал же, пит, не хочу!
— Успокойся, Оганес, успокойся, братан. Это… Как бы тебе сказать… Мы не прикалываемся, это не бомж, — Ярик, несмотря на всю трагичность ситуации, не мог сдержать смех.
— Они… Они сначала хлопнули одним махом по двести грамм водки. Потом у Изи вдруг появились деньги, он нас потащил в лес, а по дороге купил бутылку «Флагмана». Они из горла еще по двести накатили.
— Водки? Аны не выно двести грамм пили?
Мысль, что можно одним махом выпить двести граммов водки, привела Диланяна в ужас. Но в происходящее он все еще не верил.
— Ызя, это ти, брат? — спросил Диланян, поднимая за волосы голову булькающего в луже субъекта. — А-а-а-а! Что это ви с ным сдэлалы! Что это за бэлая хэрня?
— Это жвачка… Растворяется, кажется, в спирту.
— Е… твою мать, — высказался Диланян без всякого намека на акцент. Уронил голову Изи обратно в лужу, вытер руку об его куртку, попытался высказаться в более конструктивном ключе: — Е… ТВОЮ МАТЬ!
— Хов, че делать будем? Щас их менты заметут…
— Пагады, Ярык, дай падумат. Надо ых ко мнэ дамой везти, памит и чтобы аны спалы.
— Давай.
— Давай Саше дадым панесты Толика, а ми вдваем этого пилята возмйом! — От волнения у Диланяна усилился акцент, и его практически невозможно было понять.
— Давай.
Все бы прошло без сучка и задоринки, не обрети Изя на полдороге способность говорить. Он давно хотел это сделать, в нем клокотала ненависть к лидерам гнойным, к березам справа, к березам слева, он яро ненавидел прекрасную, редкую октябрьскую погоду, осень, рыжий ковер листьев… И одна мысль не давала ему покоя…