Он явился перед Аблеуховым самолично - с подносом, на котором стояла чаша с шербетом и графин с охлаждённым хлебным вином.
Его высокопревосходительство было в самом дурном настроении. Аблеухов даже не выбранил Мустафу за нерасторопность, хотя следовало бы: до такой степени канцлер был не в духе. И водку-то он налил себе не на два пальца, а целую стопку, и опрокинул-то единым махом, закусив, по обыкновению, шербетом.
- Мустафа, - внезапно обратился он к домоправителю, - вот скажи: ты знаешь ли стихосложение?
Оторопевший Мустафа думал почти что целую минуту.
- Когда я служил у французского посланника, - наконец, нашёлся он, - я сопровождал его дочь в театр. Там говорили стихами. Мне не понравилось. Глупость.
- Это потому, что ты природный турок, - рассеянно заметил Аполлон Аполлонович, - а турецкий язык есть язык военный... Образованный перс оценил бы сладость творений Расина.
- Персы слишком образованы, чтобы быть хорошими воинами, - не смолчал Мустафа.
- Что ж, в этом ты прав, - вздохнул барин. - Взгляд, конечно, очень варварский, но верный. Распорядись насчёт экипажа. Я еду.
Этот короткий разговор Мустафе очень не понравился. Что-то нехорошее, неладное ощущалось в этом неожиданном интересе Аполлона Аполлоновича к поэзии.
Сборы тоже принесли мороки и беспокойства. Особенно нехорошо было то, что одна из лошадей, когда её запрягали в коляску, забилась: примета была самая дурная. Когда же коляску вывезли во двор, прямо перед ней дорогу перебежала кошка. Это русское суеверие дополнительно встревожило прислугу все только о том и шептались, что барину пути не будет.
Аполлон Аполлонович предпочитал закрытые экипажи. В жарком, слипающемся воздухе белое лаковое полотно коляски хотя бы напоминало о прохладе. Оставалось надеяться, что к вечеру хоть чуточку разветрится.
Откинувшись на сиденье, Аблеухов размышлял о предстоящем разговоре. Впервые за все эти годы ему предстоит высказываться по вопросу, не связанному напрямую с финансами Империи. Причём по вопросу сложному, тонкому, и - чего уж там - соблазнительному. Да, соблазнительному. Потому что у него, Аблеухова, тоже есть сердце. Русское сердце, жаждущее славы, признания. Но не такой ценой. К великому сожалению, он сейчас единственный, кто понимает всё значение этой экономической категории. Цена: вот что определяет всё. Французский посланник, звонивший утром, эту цену ясно обозначил. И эта цена - существенное похолодание в русско-французских отношениях. Что является почти верной гарантией победы прогерманской партии, а значит - возвращения к ситуации четырнадцатого года, когда Россия прошла буквально на волосок от гибели...