– И что же, за это хорошо платят? – осведомился он будничным тоном.
– Лучше, чем за что-либо другое.
– Почему же ты решил завязать? Ведь ты завязал, так? Иначе он не стал бы лезть ко всем подряд со своими сенсационными разоблачениями. Это было не что иное, как месть. Месть за отказ.
– Что он тебе сказал?
Но Герман, почувствовав, что беседа становится чересчур мирной, чуть ли не дружеской, предпочел закруглиться. Чего доброго мальчишка решит, что прощен. Напоследок окинул Грэма полужалостливым-полупрезрительным взглядом, как какого-то уродца из ярмарочного балагана, и вышел, не добавив ни слова.
Оставшись наедине с самим собой, Грэм повернулся к зеркалу. Оттуда на него уставилось хмурое лицо с красивой ссадиной на левой скуле и окровавленным подбородком. Это же самое лицо он видел перед собой минуту назад. Грэм знал, что похож на отца, но не предполагал, что до такой степени.
Он умылся холодной водой, посмотрел на себя еще раз и не обнаружил внутри ни стыда, ни раскаяния – ничего. Где-то на периферии сознания изредка шевелилась неприятная мысль о возможных последствиях сегодняшних событий: Герман мог лишить его финансовой поддержки, Олег мог организовать его похищение или просто жестокое избиение без каких-либо доказательств собственной к тому причастности... Но последнее было уже из области фантастики.
Единственное, что оставило привкус горечи, – проклятый полтинник. Цена пролитой крови. Черт, и зачем ему это понадобилось? Вот сволочной мужик! Уж своему-то сыну он имел право расквасить рожу совершенно бесплатно.
Больше они к этому не возвращались. Герман, вопреки ожиданиям, не подвергал сына никаким репрессиям, но всякое общение между ними, и без того формальное, прекратилось совершенно. Первое время Надежда очень переживала и все пыталась выяснить, в чем дело, подъезжала по очереди то к одному, то к другому, пока наконец не махнула рукой. Сколько можно, ну?.. Грэм отмалчивался, а Герман умел ответить так, что пропадала всякая охота с ним связываться. Даже в этом они были похожи, отец и сын.
В последующие годы Грэм уже не приезжал домой на каникулы. Он познакомился с Колином Мастерсом и летом махнул вместе с ним на Ибицу. Потом в Карпаты, потом в Прованс... В Москве он оказался только по случаю Ольгиной свадьбы, пять лет спустя.
При встрече Герман не подал ему руки, спросил только: «Как успехи?»
Грэм хмуро улыбнулся: «Научился держать удар».
Ольга выходила замуж беременной. Грэм говорил себе, что ему наплевать, и все же что-то унизительное в этом было. Неповоротливость невесты, упакованной в белое кружевное платье и фату до пят, символ девственности, была до того комичной, что хотелось расхохотаться во все горло. «Молчи, умоляю», – шепнула Ольга, заметив, что он критически разглядывает ее живот. Грэм торопливо отвернулся и напоролся взглядом на жениха. Бедолага увидел его усмешку, попытался ответить тем же, не смог, пробурчал нечто нечленораздельное и возненавидел его на всю жизнь.