— Ох, леди Анна!..
Неужели никто в этом проклятом месте не научится обращаться к ней как положено? Женщина, что стояла в дверях, по всей видимости, служанка, носила ту же безобразную сине-зеленую форму, что и все остальные. Может, и не служанка, а, подобно леди Мэри, подмастерье женского пола. Неинтересная личность, зато за ее спиной Анна увидела нечто совершенно неожиданное. Что-что, а встретить здесь ребенка ей и не грезилось.
Оттолкнув служанку, Анна ворвалась в комнату. Мальчик, совсем еще маленький, одетый довольно странно — в какой-то мундир. Темные глаза, кудрявые темные волосы, чудная улыбка. Возраст? Годика четыре. И вокруг него витает аура, какую не спутаешь ни с чем: Анна была готова держать пари, что малыш — королевских кровей.
— Ты кто, мой хороший?
В ответ мальчик разразился потоком слов на языке, абсолютно ей не известном. Служанка бросилась к устройству, висящему на стене, и спустя мгновение в комнате появился Калхейн.
— Простите, ваша светлость, вы заявляли, что не хотите меня больше видеть. Но Кити послала вызов, а я оказался ближе всех…
Приглядевшись к нему, Анна без промедления решила, что видит его насквозь. Он вожделеет ее. Но и гордится своей диковинной и презренной профессией, и самонадеянно уверен в правоте якобы священной миссии, которая привела ее жизнь к краху. Ее жизнь и, возможно, жизнь ее дочери. Калхейн убежден, как и лорд директор Брилл, и даже простушка леди Мэри, что все совершенное ими правильно, поскольку они уже совершили это. Ей, как никому, понятно подобное поведение: именно так вел себя кардинал Уолси, правая рука Генриха, лорд-канцлер, посоветовавший королю оторвать Анну от Гарри Перси, а затем отговаривавший монарха от женитьбы на ней. Так Уолси вел себя, пока она, слабая Анна Болейн, дочь мало кому известного Тома Болейна, не настроила Генриха против кардинала и не отправила того под суд.[7] Она, и никто другой.
Решение пришло мгновенно.
— Я была не права, мастер Калхейн. Я позволила себе вспылить. Извините меня.
Она послала ему улыбку, протянула руку и испытала удовлетворение от того, что Калхейн незамедлительно покраснел.
Сколько ему лет? Определенно не первой молодости. Но и Генрих был тоже не юноша.
— Конечно, конечно, ваша светлость, — пролепетал он. — Кити сообщила, что вы говорили с царевичем…
Она скорчила гримаску, умудрившись при этом не погасить улыбки. Бывало, она поддразнивала так Генриха. И даже Гарри Перси. Боже, как это было давно! Целую жизнь назад. Нет, целых две жизни…
— С кем?
— Царевичем.
Он показал на мальчика. Интересно, а краска на щеках Калхейна держится постоянно или ее все-таки можно смыть? Анна сказала — не спросила, а сказала с полной уверенностью: