Как испокон веков заведено в деревнях, в доме тети поднимались рано, но уже к тому времени с кухни доносился ароматный запах такого вкусного свежеиспеченного хлеба, что однажды отведав его, запомнишь на всю жизнь. И где бы ты потом ни был, куда бы ни забросила судьба, тебе будет мерещиться тот каравай, испеченный простой деревенской женщиной в русской печи. И нигде в чужих краях не будет тебе хлеба слаще того, что ел ты на Родине.
Образовавшуюся тишину вскоре резко разорвал звонок в прихожей, Марина торопливо пошла открыть дверь и через минуту вернулась с Шафровым.
— Здравствуйте, дети, — сказал Шафров и, сделав вид, что не замечает устремленных на него спрашивающих взглядов Марины и Марутаева, пожаловался, — Фу, устал, Сердце так и колотится.
— А вы садитесь, Александр Александрович, — предложил кресло Марутаев, про себя отметив, что лицо Шафрова потемнело, глаза подсеклись и под ними резко обозначились траурные тени, отчего выглядело оно предельно уставшим. И то, что он смотрел виновато, пряча глаза в сторону, что дольше обычного отдувался, восстанавливая сбивчивое дыхание, что замедленно вытирал платком вспотевший лоб казалось в поведении Шафрова каким-то неестественным.
— Совсем старым стал, — продолжал он жаловаться, — Вроде бы и недалеко до вашего дома, а долго пришлось подгребать. Сердце так и колотится, — прижал он руку к груди.
Марина открыла буфет, достала лекарство и подала Шафрову.
— Рано тебе в старики записываться. Ты должен на Родину молодым от счастья вернуться.
Шафров выпил лекарство, закрыл глаза, словно прислушиваясь, как тяжело перекатывались в голове нерадостные мысли. В дом Марутаевых он пришел с плохими вестями и, щадя ранимую натуру дочери, не решался сказать о них с порога.
— Дай-то Бог старому моряку увидеть берег родной, — ответил он с насильственной бодрецой, но тон этот выдержать не сумел и, минуту помолчав, дрогнувшим голосом печально продолжил: — Жаль только, что этот желанный берег достичь нелегко.
Искусственное оживление, поддерживать которое у Шафрова не хватило сил, не понравилось Марине.
— Как это понимать? — спросила она и ощутила как в грудь к ней стал заползать неприятный давящий сердце холодок. Она опасливо посмотрела на Шафрова и он не выдержал ее взгляда.
— Я был в советском посольстве,— потерянно ответил он и опустил голову, будто покорился судьбе. Ему стало жалко словно в ожидании смертельного удара застывшую перед ним Марину.
— Ну, и что? — услыхал он ее ослабленный голос, упавший до испуганного шепота. — Что там тебе сказали?