* * *
У церкви тем временем распространялись свежие новости из первых уст, от непосредственных очевидцев, обретая от этого непогрешимую достоверность.
— Сегодня ночью немцы арестовали семерых русских, — услыхала Марина чей-то осторожный женский голос.
— Кого же арестовали? — поинтересовался басовитый мужчина.
— Поручика Коноплина Вениамина Александровича. Помните, на железной дороге кочегаром работал? Денисова Егора Спиридоновича, штабс-капитана, таксиста. Мельникова Андрея Прокофьевича, поручика, официанта из ресторана «Националь», — перечисляла женщина, будто при этом загибала пальцы на руке. — Остальных не знаю.
— За что?
— А кто их, немцев, знает? Арестовали и все.
— Мда-а… — протянул басовито мужчина. — Сгинут люди, и не узнаешь за что.
— Говорят, их сам Войцеховский арестовывал, — вмешался в разговор старый человек с благообразным длинным лицом и профессорской седой бородкой, — Своих же, русских людей, арестовывает, негодяй.
— Вот именно, своих, — согласилась женщина, — Господи, и как только этого христопродавца земля держит?
— Не Бога об этом спрашивать надо, — заметил ей человек с профессорской бородкой.
— Кого же?
— Нас. Русских. Тарас Бульба за измену родного сына убил. Сына!
— Боже мой, Боже мой, — запричитала женщина и растворилась в толпе.
— В Москве по радио выступал Молотов, — послышался за спиной у Марины мужской голос. Это был брюссельский шарманщик штабс-капитан. Одет он был в старый, довольно поношенный и потертый военный китель без погон, на котором четко выделялись два георгиевских креста на выцветших муаровых ленточках и какой-то орден. С крестами и орденом на груди среди собравшейся публики он выглядел довольно странно, и Марина подумала, что такая парадность сегодня здесь ни к чему, но, всмотревшись в иссеченное мелкими шрамами лицо Никитина, на котором застыла решимость и бесстрашие, подумала, что награды он надел, видимо, не случайно. А он, почувствовав к себе внимание людей, немного выждал и повторил все также взволнованно, громче.
— Да, да, господа. Выступал Молотов!
— Откуда это вам известно? — спросил кто-то недоверчиво.
Никитин повернул в его сторону слепое лицо, ответил с вызовом:
— Я слепой, господа, но не глухой. Я сам слушал радио из Москвы!
Его плотно обступили, негромко раздалось: «Он слушал Москву», «Что сказал Молотов?», «Говори, Никитин, не бойся». «Говори, да не заговаривайся, штабс-капитан. Немцы и слепых не милуют». «Ты лучше бы Берлин слушал».
— Что? Что сказал Молотов? — потребовал кто-то настойчиво. — Чего молчишь, Никитин? Говори. Не томи сердце.