— Не рано ли, господа, шкуру неубитого медведя делим?
Голос его прозвучал негромко, невоинственно, а буднично, примиренно, но те, кому он был адресован, почувствовали в нем предупреждающую силу. Старцев сделал вид, будто только сейчас заметил Шафрова, многозначительно ответил:
— Ваш образ мышления и действий, любезный Александр Александрович, для нас хорошо известен.
Шафров понял намек, предупредительно положил горячую ладонь на руку Марины, попытавшуюся остановить его, ответил:
— Война только началась, господа. И судить о ее конце рано.
— Рано? — злорадно пробасил Новосельцев. — Войска фюрера разбили большевиков на границе и вышли на оперативный простор. Вся Европа против России пошла! Такая военная машина запущена! Нет, не рано. В самый раз.
— Позволю себе напомнить, господа, — не обратил Шафров внимания на Новосельцева. — История России свидетельствует о том, что на иностранное нашествие она отвечала отечественной войной. И тогда противник едва уносил ноги. Вспомните Наполеона.
Кое-кто из присутствующих опасливо оглянулся по сторонам. Нашлись и такие, кто, молча, ушел с паперти.
— То было когда-то, — поморщился недовольно Старцев.
— Смею уверить, дорогой Сергей Семенович, что и сейчас так может быть, — стоял на своем Шафров, — А что касается руля государства российского… — протянул, делая небольшую паузу, словно подбирая нужные слова, — то, полагаю, Гитлер не для нас с вами, русских эмигрантов, хочет этот руль вырвать из рук большевиков. На капитанский мостик России он сам взойти мечтает, а у руля своего рулевого поставить. Вот в чем дело, господа.
По толпе пронеслась весть о выходе к верующим отца Виталия, и люди повалили в переполненную церковь, поближе к раскрытым дверям, чтобы услышать проповедь священника. Со вздохом облегчения отошли офицеры от Старцева и Шафрова, не желая быть свидетелями их спора, чтобы, не дай Бог, давать показания Войцеховскому в гестапо.
— История нас рассудит, Александр Александрович, — примирительно сказал Старцев, направляясь в церковь.
— Не сомневаюсь в ее объективности, — в тон ему ответил Шафров.
* * *
В приоткрытое окно алтаря с церковного двора вливался нарастающий взволнованный людской гомон. В глубоком кресле в полном облачении, с серебряным крестом в руке, устало свисавшей с подлокотника, сидел владыко русской православной церкви в Бельгии отец Виталий. Солнечный луч воскресного летнего дня, раздробленный частыми фигурными переплетами окна, раскрашенный и приглушенный разноцветьем стекол, проникал в алтарь, падал на неподвижную, словно окаменелую, фигуру владыки, его седовласую, массивную голову, скорбное лицо с резко обозначившимися чертами. Невидящий взгляд отца Виталия уставлен на распятие Иисуса Христа, стоявшее против него в углу алтаря. Время от времени этот взгляд оживлялся, отражая борьбу внутренних переживаний, но тут же вновь угасал, под тяжелыми веками, сведенными к переносице густыми бровями.