— Люк, отпусти меня.
Если хоть капля его крови еще не застыла от ужаса, этот тон ее бы заморозил. Но он срочно должен увести Эбби подальше отсюда, нравится ей это или нет. Даже если ему придется заставить ее силой. Он не собирается торчать тут, пока кто-нибудь ее не застрелит.
Люк остановился, твердо посмотрел в ее горящие от бешенства глаза и сказал:
— Эбби, мы поговорим дома. А теперь ты пойдешь сама или я тебя понесу. Выбирай.
Она остановилась, ошеломленная.
— Какой же ты ублюдок, Люк.
— Мне это уже говорили.
— Но не я, — сказала она потухшим голосом. — Ты за это заплатишь.
— Хорошо. А сейчас идем.
Больше они не разговаривали. Он крепко держал ее за локоть и почти волок за собой. Но в то же время бдительно следил, чтобы ни одна капля из бокала не пролилась, чтобы ни один из возможных отпечатков пальцев не стерся.
Он должен был найти выход.
Он должен был найти способ не только убедить жену, что любит ее, но удержать ее рядом, пока снова не сможет завоевать ее доверие.
Всю дорогу до дома они молчали. Люк вел машину одной рукой, другой по-прежнему держа бокал. Она была благодарна ему за это молчание. В конце концов, что тут было говорить? К тому же в голове у нее все перепуталось, горло болело после долгого крика. Сердце болело еще сильнее.
Они подъехали к дому. Прежде она его любила.
К их дому вела небольшая аллея. Даже в лунном свете цветущие хризантемы ярко выделялись на фоне серого кирпича. Французские окна выходили на лужайку. За одним из них горела лампа, и ее мягкий свет золотыми полосами проливался на траву.
Купив этот дом, они с Люком отметили каждую комнату своей любовью. Они любили друг друга на полу в гостиной, в столовой, на кухонном столе. Даже по лестнице Эбби не могла пройти, не вспомнив с болезненной ясностью, как она лежала на ступенях обнаженная, а Люк нежно раздвигал ей колени.
Теперь, проходя по дому, она все время чувствовала, какой он пустой. В нем не было слышно детских голосов. Люк хотел подождать с детьми, а она уступала ему, утешая себя тем, что в один прекрасный день у них будет настоящая семья, такая, о какой они мечтали тогда в Париже.
Люк заглушил мотор, повернулся к жене и посмотрел ей в глаза:
— Мы должны поговорить.
— Интересно, сколько браков распалось под эту фразу? — еле выговорила она.
— Эбби, я не хочу, чтобы наш брак распался.
Она взглянула на него и ясно увидела в его глазах боль и раскаяние. Но было слишком поздно.
— Слишком поздно, Люк, — сказала Эбби и вышла из машины, не дожидаясь, пока он откроет ей дверцу.