— Да… Здравствуйте… Какой Магомет?
— Ничего, это так говорится. Как поживаете, дорогая хозяйка? Довольны ли помещением?
— Ах нет, — возразила она, поднимая ребенка с пола.
— Очень плохо.
— Сыро?
— Ах, что вы… Наоборот, очень сухо. Посудите сами, как же мальчику жить в сухом месте? Он и так у нас такой слабенький…
Слова эти привели меня в недоумение, но я сделал вид, что понял ее, и утвердительно сказал:
— Так, так… И потом, вероятно, эта проклятая темнота…
— Проклятая темнота? Да ее нет совсем. Ну как ребенок, спрошу я вас, может жить на свету, да еще на этом проклятом свежем воздухе, который всякого призрака губит хуже, чем дневной свет. У нас тут неподалеку есть двоюродный брат с женой — тем повезло так повезло… Со стен вода течет, как водопад, — паутина, пыли по горло и темнота кромешная.
Я решительно не мог взять в толк, о чем говорит эта болтливая баба. А когда она замолкла, вышло еще хуже: я не знал, о чем говорить с угрюмой семейкой, сидевшей передо мной.
— Вот пишу теперь пьесу, — сказал я в припадке откровенности. — Весной, вероятно, поставлю.
Отец семейства постучал рассеянно, равнодушно по застонавшему комоду и спросил:
— Мокриц любите?
— А на что они мне, — не менее равнодушно возразил я. — Бог с ними.
— Плохо в нынешнем году. Осень была сухая и ребенку есть нечего: ни одной мокрицы.
— Если бы вы прочли мою статью о рациональном питании…
— Хоть бы пауки были, — сказала печально жена.
— А то ни тех ни других. Не все же мальчику плесень со стен слизывать.
В полном изумлении посмотрел я на нее.
— Да зачем… плесень слизывать?
— То-то и я говорю. Разве это еда? Уж о сороконожках и говорить нечего — их днем с огнем не сыщешь.
Я чувствовал себя в самом глупом положении: нужно было как-нибудь вытягивать разговор, но собеседники мои давали такие странные реплики, что я ежеминутно рисковал попасть впросак.
— Вчера я читал книгу: чудеса загробного мира — я думаю, сюжет очень для вас интересный…
— Дайте нам вашу книгу, — сказала мать, — пусть ребенок пососет ее.
— Эта книга не для того, сударыня, — сухо возразил я, — чтобы сосать ее. Книги читают.
— Вот так-так, — ехидно улыбнулась мать. — Книжку для дитенка жалеют! Хорошие люди…
Мне сразу как-то сделалось смертельно скучно с этой троицей, для которой сороконожки были идеалом роскоши, а паутина — лучшей частью меблировки:.
Было очевидно, что мы говорим на разных языках… Я думал, что они заинтересуются моей пьесой — они не интересовались. Надеялся, что их заинтересует человеческое мнение о загробном мире — они посмотрели на книгу, трактующую об этом вопросе, как на предмет насыщения своего прожорливого отпрыска.