— Господин... — Милодора закашлялась, — поручик... Верните меня обратно в номер...
— Отчего же! Мы должны еще побеседовать о графе.
—Мне плохо. Нет никаких сил... Потом...
Поручик расценил ее слова по-своему — как обещание.
— Что ж! Потом — так потом. Нам ведь с вами спешить некуда. Найдем часок обсудить серьезные вещи, — и он позвонил в колокольчик; вошедшему седоусому солдату пренебрежительно бросил: — Уведи ее, любезный...
У Милодоры все сильнее болело в груди. Ее душил кашель. Вряд ли это был нервный кашель — от известия о смерти Аполлона. Иначе ее не бил бы озноб.
Милодора куталась в тонкую скатерть, но это нисколько не согревало и не спасало от сырости. Милодора грезила... То ей представлялось, что на край постели присаживалась мать и несла какую- то чепуху по-французски — о тесемках, оборочках и рюшах,— говорила, что хочет видеть свою дочь белошвейкой и тогда будет ею горда; то будто в углу сидел на стуле старый муж Федор Лукич Шмидт, ставший перед смертью совсем развратным; Федор Лукич сладенько улыбался, подмигивал и непристойными движениями давал Милодоре понять, чтобы она скинула с себя эту дурацкую скатерть и все одежды, какие были, и продемонстрировала свою прекрасную наготу...
— Мне холодно, — жаловалась Милодора. — Затопите печь...
— Не положено, — старик Шмидт улыбался во всю ширь беззубого рта.
— Тогда дайте одежду.
— Не велено.
— Но от земли тянет сыростью, — Милодора никогда ни о чем не просила этого вредного старика.
А Аполлона не было...
Милодора кашляла и плакала от боли в груди. Она видела того молодого солдата, что согласился передать Аполлону записку. Солдат поил ее кипятком. Кипяток пах какими-то древесными почками или корой.
Милодора жаловалась и ему:
— Мне холодно. Затопите печь, солдат...
— Не положено... — тихо и с оглядкой отвечал солдат.
— Но я умру от холода.
— Нет, кипяток согреет. Пейте...
Она пила, обжигая губы.
Мать все делилась впечатлениями о Париже, старый супруг в углу все делал непристойные знаки. Солдат придерживал кружку с процарапанными буквами «А. Р.». Не было только Аполлона.
— А Аполлон? — загорелись глаза у Милодоры. — Вы передали ему записку, солдат?
— Тише, тише... — испуганно оглядывался солдат.
Милодора посмотрела на него с укором:
— Вы обманываете меня. Вы не передали записку. Он же умер.
— Кто умер? — не понимал солдат. — Я передал... Молчите!
И он опять подвигал ей кружку с кипятком. А она пила и кашляла.
— Господи! Я скоро умру... Вы не передали, солдат... Я совсем одна...
Не было в номере ни матери, ни старого супруга, ни солдата. И никаких иных видений не было. Только — холод.