День сюрпризов, подумал Дрепт. Вначале подставили с газетой, потом провели за нос с племянником, а сейчас потчуют деликатесами. Расскажи он эту историю в компании повидавших виды «стариков» и в подходящей обстановке, первым делом спросили, чем его угощали. Кидос на этой войне — это в порядке вещей, рабочие будни, это неинтересно, а вот угощение — об этом, пожалуйста, поподробней.
«А зачем ты тогда всю дорогу придуривался передо мной? Из любви к искусству?»
«Это для Хафизуллы. А «всю дорогу» — чтоб не забыться… Это не коньяк мне развязал язык, — сказал москвич. — Людям, с которыми работаешь вместе, нужно доверять до конца или совсем не доверять. Я знаю, что это не по инструкции, но наши инструкции не для человека — для механизма. И так, чтобы сработал на износ. А выйдет из строя один, заменят другим — у нас людей не меряно… Что ты все принюхиваешься?»
«Да черт, помылся у тебя с хорошим туалетным мылом, а влез в ту же пропотевшую одежку, от пота задубела…»
Не смени москвич сейчас совершенно случайно тему, Илья беспечно прошелся бы по его «патриотизму». Остановило его шестое чувство: говори о другом. Все равно о чем, но о другом. От Суслова исходила та ощутимая волна человеческого отчаяния, которая выдает смертников. Они сами и не подозревают о ней. Дрепт таких повидал. Они говорят и делают то же самое, что и минуту назад, но с каким-то неуместным зловещим значением. Снайпер Боря Горелик перед выходом на последнее задание чистил оптику так, точно это была сковородка с застывшим смальцем. В бою он благодаря блеску этой оптики получил в правый глаз пулю от своих же — снайпера, перепутавшего блики его СВД с биноклем моджахеда. Опытнейший сапер Реваз Беридзе, всегда учивший пополнение тому, что у сапера глаза в пальцах, проделывая проход в минном заграждении, наткнулся на первую и последнюю в своей афганской практике «растяжку». После взрыва от его тела осталось целым только «наглядное пособие» — кисти рук с черными изломанными ногтями, которые он накануне демонстрировал новичкам в качестве самого чувствительного инструмента сапера.
А что может угрожать его новому знакомому, полоскавшему служебные инструкции? И суеверного Дрепта вдруг осенило. Прослушка! В номере могла быть еще одна. Дрепт внимательно посмотрел на Суслова. Нет, не пьян. И, показав на губы и на уши, рукой описал в воздухе круг. Суслов укусил ноготь большого пальца и выбросил руку вперед: арабское «нет». Потом спросил:
«Я что, похож на идиота?»
И все же он был, как казалось Дрепту, не в себе, и это беспокоило. Другой бы сказал, был настроен на лирический лад. «Моя земля высохла, как печь…» — процитировал он, глядя в ночь, опустившуюся на Кабул. Такие мелодраматические отступления, знал Илья по своим наблюдениям, у многих предшествуют необъяснимым поступкам. Или же они признак возрастной показушности, от которой следовало вовремя избавиться. В любом случае для дела, которым занимался этот парень, он был слишком болтлив. Или же просто чего-то боялся.