Майор привалился к стене, держал перед собой грязную забинтованную пятерню, пытался замотать растрепанное охвостье бинта. Хватал его зубами, скалился. Отплевывался и ругался:
— Просрали, шкура-мать, «эрэгэ»!.. Гранатометчик, змея, подкрался!.. Как они все, змеи, крадутся!.. Нам бы так уметь, шкура-мать!..
Он пытался обвязать бинт вокруг окровавленной, измызганной пятерни. Кологривко сумеречным, помутившимся взглядом смотрел на его усилия, слушая его бормотания:
— Вы, парни, свое дело сделали, а нам еще кое-что доделать надо!.. Вы все свое подобрали и лежите спокойно, а нам еще кое-что подобрать! Мы за собой подберем, чтоб нас потом не ругали, а уж потом посмотрим, как быть!.. А то скажут: кто здесь неаккуратно работал, не мог за собой подобрать!.. А мы аккуратно работаем, всегда за собой подбираем!..
Бинт его не завязывался, и он оставил его болтаться. Выплюнул нитку. Тяжело поднялся, подтянув за ремень автомат. Шагнул, пересек дверной проем, на мгновение заслонил свет. Наклонился над пленными.
— Это вам за Белоносова, шкура-мать!.. — Он приставил автомат в затылку лежащего. Нажал на спуск. И из-под ствола брызнуло грохотом, твердыми ломтями и жижей, словно раскололся горшок. Тело лежавшего дернулось, подскочило и замерло. Медленно поворачивалась стопа в черной калоше.
— Это вам за Птенчикова, шкура-мать!.. — Майор приставил ствол к другой голове и выстрелил. Брызнуло, шмякнуло в стену, и тело, подброшенное, ударилось костисто об пол. Соседний лежащий заворочался, задвигал гибкой спиной и затих. Только связанные руки его за спиной шевелились. Крайний, с бритой макушкой, смотрел, скосив голову, и его выпуклые глаза ярко, слезно блестели.
— Это вам за лейтенанта!.. — Грачев навел автомат на голову третьего пленного и в упор раздробил ее, разбрызгал красно-белую мякоть.
Бинт на его руке размотался, мешал, и он снова зубами пытался его завязать. Держал автомат над головой последнего пленного, и тот из-под ствола, почти касаясь его бритой чернявой макушкой, смотрел не мигая и плакал.
— А это вам за Варгана, шкура-мать!.. — Он сделал четвертый выстрел. Голова пленного, уменьшенная, без затылка, с откупоренной красной крышкой лежала на полу, смяв курчавую бородку. А вместо глаз выпучились огромные бело-красные пузыри.
Кологривко тупо, без сил, смотрел на убийство пленных. Майор, тяжелый, сутулый, стоял с опущенным стволом. Мушка была в жирном, горячем и липком. В проеме дверей серебрилось зимнее поле, далеко розовели сады.
Кологривко пил из фляги, чувствуя тупую боль в затылке, под лобной костью, на дне глазниц. В его оглушенном сознании, в сумерках тупого удара оставалась малая скважина, сквозь которую он видел свет, ощущал свою боль, понимал движение предметов. Но главная большая часть разума оставалась затемненной, и он не понимал полного значения слов и поступков. Дорожил малой скважиной света, прорубленной в жизнь, осторожно в нее протискивался.